Фильм

Мой Виннипег

Однажды главный документальный канал Канады, принадлежащий Канадской Вещательной Корпорации (CBC) заказал Гаю Мэддину, режиссеру, родившемуся в Виннипеге – документальный фильм про Виннипег. Продюсер сопроводил заказ репликой: «Только не снимай про то, что Виннипег это холоднющая адская дыра – это и так все знают!» Мэддин снял в итоге лучшую в мире туристическую рекламу, из которой, впрочем, зритель все равно узнает, что Виннипег это охренительно-холоднющая адская дыра. Но, прежде всего, зритель увидит в Виннипеге – таинственный город из старых индейских снов и заклинаний, великую Шамбалу Северной Америки, из которой невозможно выбраться, если туда попадешь. И, кажется, невозможно больше добраться до него: он засыпан снегом, заметён, стёрт метелями с лица земли, и только раз в год из Рекьявика в Виннипег отправляется небольшой пассажирский корабль, на котором практически не бывает пассажиров – потому что никто не верит, что на нем можно добраться до Виннипега, ведь у Виннипега нет выхода к морю. Гай Мэддин, сняв кино о своей любви и ненависти к городу, о детстве, проведенном в нем, о достопримечательностях, известных лишь только старым виннипежцам и виннипежкам, о попытке сбежать из города (напрасной, отчаянной и прекрасной) – украл город, оставшийся только ничем непримечательной точкой на географических картах, и поместил его в Страну Грёз.

Для Мэддина Виннипег это прежде всего город, стоящий у слияния двух рек, которые образуют Вилы, и в то же время материнское лоно. Здесь раньше аборигены, «каменные сиу», хоронили предков, считая, что у двух рек – вход в загробный мир. Виннипег – это такой вот загробный мир, откуда виннипежке Эвридике не выбраться в мир живых, и Орфей, попытавшись её вывести, только приблизит собственную свою смерть от менад, и сам окажется в загробном мире. Когда-то, в начале XX века, железнодорожная компания, рассказывает Мэддин (следует кинохроника – и поди разберись, настоящая она и всамделишная, или снята самим Мэддином), устраивала ежегодные соревнования, первым призом которых был билет в один конец из Виннипега прочь (иначе оттуда не выедешь). Но ни один победивший в соревнованиях из Виннипега так и не уехал, говорит Мэддин. Жители Виннипега почти всегда сонные – от холода ли это, или по другим таинственным причинам: вечером можно увидеть пошатывающиеся фигуры виннипежцев и виннипежек, которые бродят по заснеженным улочкам, и спят на ходу, тряся в кармане связками ключей. Особенно сонными жители бывают глухой зимой, месяцы которой называют в Виннипеге «беспрезервативными» (потому что к тому времени все презервативы заканчиваются, а завести их в силу непогоды невозможно). Виннипег – единственный город в мире, в котором бесчисленные улицы названы в честь девиц из борделей, уважаемых в свое время членов общества, за их политическую проницательность и большое влияние в обществе. Так говорит Мэддин, и ты ему веришь. Когда начинает падать снег – город Виннипег остается без закона. Вся разметка дорожная под снегом. Ничего не видать. И копы потому смотрят на нарушения ПДД, да и аварии – сквозь пальцы. Виннипег – город с огромным мостом, изначально предназначавшимся для египетского Нила – но, увы, из-за каких-то ошибок в расчетах, Нилу не подошел, а достался заснеженному ночному Винипегу – и теперь мост втайне мечтает о Египте, о стране, где ему предназначено было жить, и если вы проедете по нему, то услышите, как он стонет во сне: это снится мосту милый ему далёкий Нил.

Чем знаменит Виннипег? Ну, например, однажды зимой в конюшнях случился пожар, и лошади, попытавшись спасти, бросились в Красную реку. Стоял жестокий мороз. И 11 лошадей так и замерзли, с головами надо льдом: как 11 коней на шахматной доске. Пять месяцев они красовались на льду. Виннипежцы и виннипежки, привыкнув к ним, ходили к лошадиным головам устраивать пикники и свидания. Осенью того же года в результате этого был поразительный взрыв рождаемости. Знаменит Виннипег и тем, что его Королевский балет был, вы не поверите, рожден на спиритическом сеансе, на котором самые уважаемые члены общества (разумеется, и куртизанки тоже) собрались как-то в городской ратуше (на самом деле – это масонский храм, шепчет по секрету Мэддин) ради изгнания беса из какого-то парня, или еще почему-либо. Во время сеанса дух головы священного для индейцев Буйвола вселился в одного из собравшихся за столом, и тот стал раненным Богом Гермесом, которого надо сопроводить в Аид – «Гермес» на наших глазах танцует, сообщая об этом «на языке балета». Еще одна девушка во время сеанса стала проводником Гермеса, и тоже станцевала, когда вела Бога в преисподнюю. А дочка мэра Виннипега на том же сеансе в трансе стала Принцессой Холода, и взревновала Гермеса к другой, и заморозила её, и тоже станцевала об этом. Так родился балет в Виннипеге. И этот балет очень красиво снят в стиле «немого кино», причем не 1920-х, а 1910-х годов. 50 лет виннипежцы смотрели ежедневный сериал «Человек на карнизе». Каждый вечер сериал начинался с того, что герой выходил на карниз и собирался покончить с собой, но его уговаривала не делать этого мать, высовываясь из окна, и, наконец, убежденный, он отказывался от своих намерений, и возвращался по карнизу домой. На следующий день новая серия: и опять герой выходил на карниз с желанием покончить с собой. Этот увлекательный сериал знают все виннипежцы и виннипежки!

Мэддин родился не просто в Виннипеге, а на знаменитом его хоккейном стадионе, ныне разрушенном – куда приезжали играть в легендарных матчах советские хоккеисты. Мэддин родился в раздевалке, вырос в раздевалках, в «специальных комнатах для жен хоккеистов». Там же он увидел и первую знаковую для своего детства звезду – хоккеиста Анатолия Фирсова, выходящего из душевой как античный герой с обнаженным торсом. Мэддин украл его знаменитый свитер №11, чтобы натянуть дома на голое тело, сделать пару эротических бросков шайбы, и, в страхе перед КГБ, выкинуть свитер в реку. Увы, стадион пал жертвой построенного – на месте знаменитого и тоже снесенного универмага «Итонс» - новейшего стадиона, с надеждой всех виннипежцев и виннипежек, что он подойдет для лиги НХЛ. Злая насмешка судьбы! Никогда больше виннипежская команда не играла в НХЛ. А ведь старый стадион и снесли-то потому, что там, видите ли, не было VIP-лож, необходимых для НХЛ. Как же ненавидит Мэддин НХЛ, в котором крутятся большие деньги, и нет потому возможности сыграть командам из таких маленьких рабочих городков как Виннипег. Стирается прошлое, строят на месте легендарных зданий дешевые пустышки, «здания без памяти». Рассказывают, что, в дни, когда стадион разрушали гирями и динамитом, каждый вечер на льду играла странная хоккейная команда «Черные вторники» - состоящая из легенд канадского хоккея, великие нападающие и защитники, уже старики и мертвецы, вспоминали прекрасное былое.

А взять Зал Славы Виннипега! Ох, и не везет же ему. Как только Зал Славы Виннипега переезжает в очередное здание, здание ждет банкротство, оно разоряется, уничтожается. После чего Зал Славы собирает свои фотографии, знамена, памятные вещи, и бредет сонно по снежным улицам в другое здание. Теперь Зал Славы находится в старом универмаге «Бэй» на третьем этаже. Надолго ли? «Я боюсь теперь за «Бэй», - говорит Мэддин. Ибо приход Зала Славы в любое помещение означает – конец, смерть, гибель и разрушение. Мэддин помнит и знаменитый бассейн Виннипега: с тремя бассейнами, один над другим. На базовом уровне, с окнами на улицу, плавали семьи. Под ним, в бассейне-под-бассейном, плавали девочки. Под ним, в бассейне-под бассейном-под бассейном – мальчики. Почти на уровне той странной подземной реки, которая течет под наземной рекой. Странную силу чувствовал в себе мальчик Мэддин, когда спускался в этот подземный водный мир…. Бассейн закрыли в 1966 году. Закрыли вход для очередных Вергилиев, которым уже не поможет отыскать путь к Лете никакая Золотая Ветвь.

Жители Виннипега больше всего боятся так называемого If Day, Дня Если. «Что, если бы» – вот, что пугает жителей Виннипега. А в Виннипиге каждый день – День Если. И надо быть аккуратным, когда пересаживаешься с поезда на поезд, чтобы нечаянно не попасть не на ту ветку, и не закружить в бесконечной петле. В 1919 году, во времена стачки рабочих на обложке выходившего в те смутные дни революционного листка «The Winnipeg Citizen» появилась странная пин-ап девушка, которую Мэддин про себя называет Citizen Girl («Девушка-Гражданка). Что, если бы эта Девушка-Гражданка вернулась, и восстановила разрушенные здания, вернула людям счастье, избавила виннипежцев и виннипежек от сонливости? Тогда бы Гай Мэддин мог со спокойной душой оставить Виннипег на её героическом попечении. А пока она не вернулась, Мэддин не может уехать, не смеет уехать, оставив город в одиночестве, наедине с его призраками. В ожидании Citizen Girl, которая когда-нибудь обязательно придёт, веруют виннипежцы и виннипежки, и сделает Виннипег самым счастливым городом на свете.

Нельзя сказать, что это «ни на что не похожее кино». Мэддин мог вдохновляться минимум двумя фильмами. Первый – это «Падения» (The Falls, 1980) Питера Гринуэя, с его борхесовской мифологизацией реальности, кадрами вымышленной кинохроники, описью странного, никогда не существовавшего мира, который, проникая наш, постепенно захватывает его. Второй – это, возможно, «Воспоминания о поездке в Литву» (Reminiscences of a Journey to Lithuania, 1972) нью-йоркского киноавангардиста Йонаса Мекаса – лирическое документальное кино об утраченном прошлом, Советской Литве, деревне, бабушках, еще хранящих память о другой Литве. «Мой Виннипег» - это мокьюментари, мифологизирующее пространство города и пространство самих воспоминаний о городе, очень личное, интимное высказывание. С искусной стилизацией под немое кино, под кинохронику, с придумыванием нового прошлого, которое исподволь подменяет «настоящее прошлое», и не только прошлого самого города, но и прошлого Мэддина. Достаточно сказать, что Мэддин утверждает с самого начала: в роли его собственной матери снялась его всамделишная мать (стоит ли разочаровываться, узнав потом, что это не совсем так?). Фильм начинается со съемок фильма внутри фильма. Мэддин утверждает, что никто из виннипежцев и виннипежек не может уехать из города. Это просто-напросто невозможно! Уезжая на поезде, ты вновь, спустя часы и часы пути под стук колес, вернешься на родной вокзал Виннипега. Чтобы сбежать из города, Мэддину надо разобраться в самом себе, в воспоминаниях, в той ностальгической боли, что не отпускает его из города. А для этого надо снять кино о себе, своем детстве, семье.

Кадры фильма-в-фильме черно-белые (как и почти всё кино), сменяются кадрами пытающегося уехать из Виннипега Гая Мэддина: как и большая часть фильма, эти кадры –та квинтэссенция кинематографии, что сводила с ума в свое время лучшую киносюрреалистку XX века Майю Дерён – и которая возвращает кино к его сути, немой сути. Именно к немому кино пытается всякий раз вернуться Гай Мэддин, но не к немым фильмам-рассказам, а к немому кино, порывающему с нарративом. К немому лирическому «зыбкому» кино, работающему со зрителем ассоциативно, чистыми образами, как будто свободно смонтированными, и при этом «почти документальным». Немое кино Мэддин держит над огнем, пока целлулоид не начинает плавиться, и подмешивает в него авангардные опыты 1950-х годов – создавая причудливую колдовскую смесь из образов, странным образом перемешанных, и начинающих перекликаться друг с другом.

«Мой Виннипег» еще не напрочь порывает со строгим нарративом, как это делает «Запрещенная комната» (The Forbidden Room, 2015), собрать кусочки которой в мозаику – вряд ли когда-либо кому-либо удасться. Отоползая от «Комнаты» и оказавшись в пространстве «Моего Виннипега», даже немного вздыхаешь с облегчением: как будто из чудовищной глубины, где нет координат ни времени, ни пространства, тебя отнесло к берегу. И все-таки это мелководье находится далеко от мира Дэвида Линча, которому натянутые в канаты нарративные струны нужны хотя бы для того, чтобы еще страшнее зияли сквозь них непонятные дыры реальности, куда он и сам временами проваливается (как во «Внутренней империи», снятой всего за год до «Моего Виннипега»). Мэддин туда не проваливается. Мэддин в этих дырах живет, и оттуда наблюдает нашу конвенциональную реальность, которая именно поэтому приобретает в объективе его кинокамеры какое-то пугающее сияние, мир перестает казаться незыблемым, а, напротив, тлеет и «дымит», парит в невесомом пространстве, времена меняются и тасуются между собой, всё возможно, и всё потому кажется страшным, и в то же время притягательным в силу «чудесности», в силу ангельской глоссолалии. Кино Мэддина – тот самый сноп света из будки киномеханика, который на белом полотне кинотеатра дробится во множество образов, рождая иллюзию. В каком-то смысле его стремление к немому кино, возврат к младенчеству (с чем рифмуется и его завороженность в «Моем Виннипеге» материнским лоном) становится более понятным. Он хочет стать Адамом, вернуться в детство – чтобы иметь возможность увидеть мир глазами новорожденного – непонятный, пугающий, сказочный мир, где всё возможно, и так всё перепутано, и отнюдь не ясно, встанет ли завтра солнце, и что такое ночь вообще. Мэддину нужна не столько немота, сколько первое говорение – которое сравнимо со снопом света киномеханика: на пустой доске появляются письмена, названия, слова, знаки. Ребенок не видел Луны. Ребенок посмотрел на Луну в первый раз. Луна появилась в его мире, ее образ создан, и поименован (пусть не «нормальным» взрослым языком). Для ребенка каждый день – это новое кино, и это новое кино рождается только для него, и именно он его, собственно, и снимает, бросая взгляд на всё новые и новые вещи в действительности. Если в этой связи вспомнить смешную историю, как юный Шопенгаэур пытался убедить старенького Гёте в том, что именно человек создает Солнце, и если человек умирает, то и Солнце умирает – то она уже не покажется такой смешной.

«Мой Виннипег» - это создание мира заново, палимпсест, рукопись, написанная на пергаменте, который уже неоднократно использовался (как и ребенок пишет мир для себя заново, хотя его уже миллиарды для себя написали), отчего слои картинок наслаиваются друг на друга, и нижние слои продолжают ещё просвечивать сквозь толщу новорожденных кадров. Это создание Виннипега с нуля, таким, каким он должен быть. И этот Виннипег – конечно, не столько сам канадский город, сколько сам мир вообще. Мэддин, возможно, поэтому заворожен еще и палимпсестами: так, он сообщает, что в Виннипеге «законодательно запрещено уничтожать старые таблички, знаки – они хранятся вечно на старом кладбище надписей», он с грустью показывает старые рекламные надписи на домах, надписи поверх надписей, и нет уже ни автора рекламы, ни самого товара 1950-60-х годов, но надпись под надписями еще живет, стало быть, живет и образ старого Виннипега. Придумывая тот старый и в то же время новый Виннипег, Мэддин показывает мир непоименованным, для того только, чтобы его на наших глазах назвать, назвать по-новому, нарисовать и написать, и, нарисовав и написав, создать в реальности обновленным. Мифологизированным. И чем больше людей смотрят кино «Мой Виннипег», тем больше этот мэддиновский Виннипег замещает настоящий (про который, может, и знают-то от силы миллион с чем-то человек, включая самих горожан). Говорят, что очень скоро городской ратушей Виннипега будет одобрен закон, согласно которому каждый посмотревший «Мой Виннипег» Гая Мэддина – автоматически становится жителем Виннипега, с обязательным внесением имени зрителя в городские архивы, и выдачей соответствующей грамоты. Многие верят.

если автор всерьез полагает, что Виннипег - это филиал ада, то я на полном серьезе ему предлагаю посетить город Норильск.