Фильм

Сын

На протяжении всей своей карьеры братья Дарденн, по сути, снимают один и тот же фильм о том, как обстоятельства влияют на моральный выбор, который зачастую приходится делать людям. В «Сыне» это дилемма отца, сталкивающегося с убийцей собственного сына. Оливье Гурме удостоился в Каннах серебряной ветви за лучшую мужскую роль, а экуменическое жюри отметило христианскую природу картины. Впрочем, религиозные отборщики могут награждать братьев Дарденн за все фильмы разом. Апостолы от кинематографа ведут неустанную пропаганду раскаяния, искупления и прощения грехов.

В «Сыне» главный герой Оливье много лет обучает плотницкому делу молодых ребят из неблагополучных семей. Для них он больше, чем мастер, помогающий разобраться в тонкостях обработки дерева. Чувствуя ответственность за этих ребят, Оливье живо интересуется в каких условиях они живут и часто помогает дельным советом. Давая им профессию, тем самым он оберегает их от криминального пути, на который очень часто ступают дети из маргинальных семей. Однажды к нему в школу записывается только что вышедший из тюрьмы Франсис, и Оливье узнает в нем убийцу собственного сына. Руководствуясь неосознаваемым скопом чувств, он принимает парня в подмастерья и с тех пор неотрывно следит за ним. Что происходит в душе Оливье можно только догадываться.

В «Сыне», ставшая привычной манера съемки братьев Дарденн (они всегда работают с одним и тем же оператором — Аленом Маркоэном), обретает подлинный смысл. Камера не теряет Оливье из виду практически ни на секунду, только лишь когда необходимо сфокусироваться на объекте его внимания. Вездесущий Маркоэн, с первого взгляда небрежный, виртуозно захватывает в кадр физические и эмоциональные движения Оливье, превращая его в своеобразную загадку с тех самых пор, когда выясняется подлинная природа его интереса к Франсису. «Никто так не поступает» — после легкого обморока заключает его жена, застав парня в машине мужа. Оливье соглашается, и весь этот хаос в его душе передается с помощью изображения. Если бы этот фильм снимался иначе, то динамика душевных метаний Оливье была бы вовсе не видна. Да и то, если сравнивать с «Розеттой», гораздо более подвижной, что присуще характеру самой героини из предыдущего фильма Дарденнов, «Сын» еще может показаться визуально эстетически драмой.

Самое главное в «Сыне» то, что братья Дарденн, наконец, не стесняясь, облекают фильм в аскетическую форму притчи, практически библейскую по содержанию. Конечно, этот трюк с дидактикой режиссеры проделывают в каждой своей режиссерской работе, но именно в «Сыне» сам сюжет выстраивается по соответствующим канонам короткой поучительной истории о всепрощении. Слишком претенциозно для режиссера средней руки, но в самый раз для обладателей Золотой Пальмовой ветви, и это то, что на мой взгляд, выводит картину в число лучших у братьев Дарденн.

Некоторое время назад один малолетний преступник попытался украсть магнитолу из машины и убил во время ограбление мальчика, который в ней сидел. С тех пор жизнь Оливье (Оливье Гурме), который был отцом убитого мальчика, сильно изменилась. Можно сказать – разрушилась. Он развелся с женой, личную жизнь не наладил, работу получше искать не хочет. Его жена Магали (Изабель Супар) вроде как наладила жизнь, но, когда Оливье говорит ей, что к нему в мастерскую плотника записался учеником тот самый Франсис (Морган Марин), который убил их сына, ее ноги подкашиваются. Оливье же берет Франсиса в свои ученики и пристально за ним наблюдает, встречаясь с ним в вечерней забегаловке, подвозя на машине, помогая на стройке. Очевидно, что молодой человек, чья жизнь была разбита смертью сына, что-то замышляет и то, что он замыслил – тоже очевидно. Но насколько это просто отнять жизнь человека, даже если тот отнял жизнь твоего сына.
По выходу, фильм вновь кинулись сравнивать по стилистике с Догмой 95 фон Триера сотоварищи, что вновь оказалось скоропалительно – из всех реалистов, датчане, при всей визуальной и звуковой схожести, кажутся наиболее дальними родственниками бельгийских собратьев. Гораздо ближе по тематике, по надрыву, по интонациям (хотя не по моральным и социологическим выводам) Дарденнам их коллеги из британского реализма, которые тоже всегда интересовались проблемами людей, что попроще, всю жизнь проживающими по колено в воде и земле почти с самого дна общества. И, конечно, ни о какой борьбе с формализмом и прочих флажках и манифестах, что размахивали датчане в своей Догме, и речи никакой нет. Более того, в каждом фильме гуманизм в той или иной форме после катарсиса берет верх над суровой драматургией, что не позволяет относить ленты бельгийцев к какой-либо очередной «чернухе», что наводнили фестивали европейских городов на рубеже веков.

Разительно отличался стиль Дарденнов и от другой актуальной на тот момент тенденции в европейском авторском кино, родом из соседней Франции, где местные кинорадикалы заливали экран или кровью или просто жестокостью. Здесь же, хоть и есть место для преступлений, но одно тщательно скрывается за пределами экрана, а второе – служит для разрешения основного конфликта сюжета. Впрочем, ко времени выхода в прокат картины «Сын» Дарденны сами стали законодателями моды и многих кинематографистов уже сравнивали с ними, тогда как братья автоматом становились основными кандидатами на всевозможные призы любого фестиваля, в который попадали (практически всегда это были, правда, исключительно Канны, где они уже давно «домашние» режиссеры). Оливье Гурме, к примеру, получил за этот фильм в Каннах приз за лучшего актера.

Постоянный выбор Гурме в качестве актера для практически всех ранних фильмов Дарденнов, кстати, совершенно очевиден для того, кто хоть раз видел его в действии. В нем нет ничего особенного – и это очень важно. Это человек, внутрь которого невозможно проникнуть, от него можно ожидать абсолютно чего угодно. Он может быть как злым и жадным до денег мошенником, так и всепрощающим отцом, как это происходит, в конце концов, в «Сыне». Интересно, что фильм этот мог и вовсе не появиться на свет. После выхода фильма «Розетта», Дерденны выбирали из двух историй, что снимать следующим. Причем производство ленты, которая стала впоследствии фильмом «Сын», останавливалось по разным причинам, в том числе и потому, что братья сомневались, что они хотят именно эту историю.

Изначально идея была вообще посмотреть, как смогут ужиться в замкнутом пространстве (мастерской, автомобиля, склада) два человека, один из которых убил недавно сына другого. Сразу было ясно, что отца будет играть Оливье Гурме, и было принято довольно интересное решение, что человек, стоящий перед дилеммой, что делать с ребенком, который убил его ребенка, будет плотником, что придает событиям еще и дополнительный библейский уровень. Как и в случае с «Розеттой», ручная камера использовалась довольно специфично, не показывая ничего за пределами метров пяти вокруг главного героя, что придает дополнительное ощущение ограниченного пространства. Да, некоторые пуритане могут возмущаться по поводу обильного использования ручной камеры в подобном стиле, но лучше эффекта передать непосредственное присутствие рядом с героем пока еще не придумал никто.

Я пишу сейчас о духовном реализме в искусстве. Потому чаще стала смотреть фильмы о чуде. О внедрении метафизического пространства в человеческие жизни и дни. О сквожении нашей реальности неземным светом…
Посмотрела недавно «Чудо» Прошкина. Но почему-то, пока смотрела, все время думала. А так не должно быть. Тут же другие механизмы восприятия включаться должны: жажда, слезы, трели души, молитва… Не проняло, может?

А сегодня посмотрела «Сына» Дарденнов. И как само собой разумеется испытала головокружительную близость Бога.

Фильм кроток, краток и прост. Один мальчик умер, другой – живет. А взрослый должен простить его жизнь. Понять, принять, отдать, одарить… Ненавязчиво, без грубости нравоучений, без всяких мистики и метафизики (вера – очевидность невидимого!) чертится самый что ни на есть План Спасения. Такой непогрешимый, что фильм с легкостью можно назвать иллюстрацией к девятому слову «Лествицы» Иоанна. Потому что в нем сказано все о помиловании. И о памятозлобии тоже.

Я покажу несколько лествичных истин; в них, по-моему, - все содержание фильма:

Памятозлобие есть исполнение гнева, хранение согрешений, ненависть к правде,
пагуба добродетелей, ржавчина души, червь ума, посрамление молитвы, пресечение моления, отчуждение любви, гвоздь, вонзенный в душу…

Не тогда узнаешь, что ты совершенно избавился от сей гнилости, когда помолишься об оскорбившем, или за зло воздашь ему дарами, или пригласишь его на трапезу: но когда, услышав, что он впал в некое злоключение душевное или телесное, восскорбишь о нем, как о себе, и прослезишься.

Некоторые взяли на себя труды и подвиги, чтобы получить прощение; но человек непомнящий зла опередил их. Отпустите мало, и отпустят вам много (Лук. 6, 37).

Есть в «Сыне» один момент. Бывшая жена Оливье падает в обморок, когда узнает, с кем он общается, с кем возится, кому помогает… И ведь для многих из нас, столкнись в жизни с такой ситуацией, она выглядела бы дико. Со стороны.
Но милосердие не знает ситуаций «со стороны». Оно – в короткой формуле «о нем, как о себе», как о сыне...

Оно – вне формул…

В столярную мастерскую для осужденных подростков, сразу после «отсидки», прибывает новый ученик. Столяр Оливье узнает в нем убийцу, который при попытке ограбления убил его сына, пять лет назад. Сам убийца не догадывается об этом и искренне старается научиться столярному ремеслу. Оливье приглядывает за мальчиком, еще не решив, что же делать…
Оставшись верными методам создания своей «Розетты» - триумфатора в Канне, Дараденны двигаются дальше, двигаются с ручной камерой, на расстоянии метра наблюдая за Оливье преимущественно со спины. Оператор становится полноправным участником событий, стараясь при этом остаться незаметным. Но, именно он решает когда следовать за Оливье, когда его отпустить, когда обойти и дать крупным планом лицо с (казалось бы), полным отсутствием эмоций. Чем ближе объектив камеры направлен на героя, тем глубже она в него смотрит, в какой-то степени обнажая его мысли.
Средних планов немного, общих почти нет, пейзажей нет вообще, но это некий, как говорил Андрей Плахов, «новый реализм» – а чего вы хотели? Способ повествования как некая форма новой, драматической документалистики – то есть наблюдения. Торжество последовательности и минимализма, не радикального, но документального – мастерская, квартира, склад и лес - минималистичность во всем кроме сути и неподдельного психологизма. Аскетическая, молчаливая документалистика – Оливье берет доску, несет, кладет на место, берет молоток – забивает гвоздь, вытаскивает линейку – меряет - убирает. Дарденны лишь наблюдают, не выставляя оценок, не распределяя персонажам конкретных положительных или отрицательных ролей. Рассказывают историю, не принимая личного участия в ней, проявляя нейтральность. Используя реальную фактуру серой квартиры или неброской на краски мастерской. Не используя музыку (ее нет вообще), правомерно заменяя ее естественными звуками инструментов из той же мастерской. Шум электропилы и стук молотка – для режиссеров это музыка призвана поддержать ощущение важности реализма, сократив до минимума все, что может отвлечь от главного героя и его ситуации. Дарденны не используют даже слов для объяснения сюжета, мотивы которого постепенно, шаг за шагом проявляются из того минимума информации что дают нам режиссеры. Непростой, но эффективный способ сохранить относительную интригу и вывести на первый план актерскую игру, за которую Оливье Гурме был удостоен приза в канне. Столяр - плотник в его исполнении выражает свои эмоции не словами, а действиями и движениями, жестами и пластикой, в его отношении к ученикам, в четких ударах молотком по гвоздю вбивая его в доску. Его минимальное количество изречений «по делу» сохраняют недосказанность, неясность окончательных мотивов, вероятно, до конца неизвестных ему самому. Закрытый изнутри герой тонко и осторожно раскрывает зрителю свою душу, не зная, что с этим делать, как и не зная, что сказать убийце своего сына, а теперь ученику. В этом лейтмотиве аскетизма Дарденны, отсекая все лишнее, движениями рук и невыразительностью глаз Оливье, говорят о грусти, одиночестве, мести и прощении. А сам герой-отец сложный психологический механизм, который можно изучать полтора часа, ничего не понять и начать сначала.

Чем держит "Сын" Дарденнов? Только ли вопросами "убьет - не убьет" и "зачем ему это вообще надо"? Зачем герою фильма - мастеру столярной мастерской, блистательно исполненному (если это определение вообще подходит к этому случаю) Оливье Гурме - понадобилось шпионить за мальчишкой, уже отсидевшим срок за в общем случайное убийство его маленького сына? Будет ли он мстить? Хочет ли он понять? Дело в том, что герой и сам до конца не понимает, зачем он это делает. И это его напряженное непонимание собственной тяги к незнакомому мальчику, по-моему, и составляет суть фильма. За сто минут своей экранной жизни герой проделывает огромную внутреннюю работу на пути к прощению. А мы буквально внедряемся в него, физически ощущая его неуверенность, страх и боль.

В экранном воплощении внутренняя работа героя, к чести создателей, имеет вполне конкретную физическую форму: герои, мужчина и мальчик, работают в столярной мастерской. Пилят, режут, строгают, забивают. Они заняты работой, а не душевными муками с заламыванием рук. Их движения и звуки задают определенный ритм - ритм их жизни и ритм фильма, который втягивает нас в себя словно губка.

Не последнюю роль в этом погружении в эмоциональный мир героя через его физическое существование играет и камера, неотступно следующая за героем. В кадре постоянно что-то мешает, постоянное присутствие углов, дверей, мы как будто подглядываем за героем, будто нагоняем его, всегда находясь за его ухом. Уверена, режиссеры сознательно строят так кадр. Они строят его таким образом не для того, чтобы мы глазами героя подглядывали за мальчиком. Для этого у нас, в отличие от героя, недостаточно мотивации. Нет, они подстраивают все так, что мы чувствуем себя шпионящими за самим героем. Постоянно испытываем дискомфорт подглядывающего, скрытного наблюдателя, который опасается быть застигнутым за этим постыдным занятием. Таким образом, режиссеры вернее помещают нас в шкуру героя.
Зритель здесь - не зритель, а третий участник истории. Наблюдатель за наблюдающим.

Почти весь фильм построен на крупных планах, редко попадаются средние, еще реже - общие. Причем эта крупность иногда кажется чрезмерной, снова вызывая дискомфорт.

Финал обрывается, оставляя ощущение незавершенности, будто случился несанкционированный обрыв пленки, но как раз в том самом месте, где продолжение рассказа уже не может привнести новых смыслов в рассказываемую историю.
Режиссеры отказываются от всех по-киношному красивых приемов, они не любуются ни героями, ни средой, ни собой. Они убирают себя - режиссеров ради единственно ценного - героя и его истории. Их киноязык - в отказе от всего лишнего на пути зрителя к герою.