Выставка

Борис Ельцин и его время

Один — первый президент, и другой — первый: на этом внешнее сходство, ­кажется, заканчивается; дальше сравнивать трудно. В конце концов, 80-е прошли давным-давно, так претензии к ним теперь тоже какие-то… исторические. А вот с 90-ми, как показало недавнее решение Хамовнического суда, разобраться никак не удается. К Горбачеву единственный вопрос — не поменять ли его и perestroika местами в названии выставки в Манеже, где официальная тассовская хроника перемежается самодеятельным социальным репортажем из Сыктывкара. Что же касается антитезы «Ельцин» и «его время», там все еще как будто слышится сомнение, кто там на самом деле чей: 90-е — это действительно «время Ельцина» или это Ельцин только олицетворение 90-х; говоря иначе, могла или не могла быть история России какой-нибудь иной, когда бы не эта личность? Горбачев рисуется в какой-то круговерти лиц и событий, в каких-то вечных кулуарах и закулисье — а на сцене в это время фестиваль молодежи и студентов, Чернобыль, сухой закон, очереди, народные депутаты, Ельцин, московский и ленинградский андеграунд, полумиллионные митинги на Манежной, опять очереди. Напротив, Ельцин биографичен, сопровожден обширными цитатами из мемуаров, вообще как будто больше владеет ситуацией — никакой изнанки; неужто в самом деле так, опять поднимается в душе сомнение. Еще важный момент: Ельцин — это цвет. Это не прежнее ч/б, это сильно меняет первое впе­чатление — если б только можно было сейчас заполучить его хоть ненадолго, это первое впечатление. Или отказаться от нечаянного — про себя, конечно, не вслух — скандирования «банду Ельцина под суд, банду Ельцина под суд» перед иными кадрами, чтобы оценить непредвзято, скажем, эволюцию (если таковая вообще была) отечественного официального хроникерства конца ХХ века, от Генде-Роте до Величкина. Но едва ли много кто среди публики будет способен к двум выставкам фоторепортажей отнестись как к выставкам собственно фоторепортажей.

Впрочем, почему «едва ли кто»? Много вас с тех пор народилось.