В скульпторе Алексее Морозове сразу замечаешь что-то купеческое, настоящее. Как у тех, столетней давности. Не только в имени-фамилии, но и в фигуре, и в степенности рассуждений — о закате эллинистической эстетики, безраздельно властвовавшей в цивилизованном мире еще сто — сто пятьдесят лет назад; а потом разбудили демона модернизма, и пошло-поехало — так что даже и классицизм Морозова кажется теперь старообрядческой клятвой верности «древлему благочестию». А эсхатологические воззрения и сюжеты — единственно естественными: о чем еще думать такому, если не о втором пришествии? Ну а что после?
Но тут Морозов становится загадочен, как погибшая цивилизация. Мы не поймем даже, чем заняты его персонажи. Юноши переливаются мускулами торсов; молодые матроны носят пеплумы, stolae и pallaе, часто вооружены и перемещаются (куда? зачем?) на «сигвеях». Хоть девушки ходят голыми, а иногда еще загорают топлес — на развалинах тоже очень милитаристского вида, типа вражьей крепости: со спущенными с девичьих плеч солдатскими подтяжками, в пилотках, с сигаретками, в общем, утро фертильности. Скажем, несет один куда-то стропило. Красиво несет. Сто процентов, большая — в крайнем случае малая — медаль по итогам натурного класса. И вот то ли академическая постановка сказывается исподволь, из глубин сознания выпускника Суриковки — вместе с памятью о, в общем-то, довольно странной и бессмысленной ситуации, замерший голый посреди студии, — то ли и правда никуда не предназначается это стропило, но постапокалиптический мир в изображении Морозова зияет пустотой и лишен всякого смысла.
Посмотрим, может, в подписях к произведению что-нибудь сообщается, что это происходит? Нет, не сообщается. Произведение называется, допустим, «Constantinopolis II» — а на соседнем «Constantinopolis III» можно видеть уже группу юношей, опять же с досками. При этом строят они этот Константинополис или разбирают, так и остается непонятным. Мир умер, да. Ну и что? Что теперь? В ответ — спокойное и ритмичное, словно пощелкивание костяшками невидимых счетов, чередование римских цифр в названиях из той или иной серии: а ничего теперь. Остаются идеалы. Рисунок, будто точеный — Морозов ведь скульптор, — это цель сама по себе. Академия на том стояла. И стоит.