Выставка

Жан Марк Бустамант (Франция)

Тому, кто в искусстве ценит велеречивость и вообще «содержание», будет не­вдомек, что перед ним большой французский художник. Поэтому спешим предупредить: большой. В послужном списке Бустаманта Венецианская биеннале и кассельская «Документа»; если Бустамант до сих пор не удостоился ретроспективы в Центре Помпиду, то это лишь потому что выставка в «Екатерине» для него вообще первый опыт в этом роде. Пусть тогда хоть это достоинство будет для зрителя несомненным: раз перед ним ретроспектива, для которой напрягся десяток европейских музейных и частных коллекций, то зритель, может, ничего и не понял, но видел он во всяком случае все. Хотя чего тут понимать-то? Искусство Жан-Марка Бустаманта неизъявительно, молчаливо и может показаться загадочным, как ребус («что же все-таки хотел сказать художник?»), тогда как художник ничего такого транслировать и вовсе не собирался. Во всяком случае — если относиться к произведению искусства как только к знаку, как к способу для сообщения зрителю некой идеи, которая с материальной природой знака была бы никак не связана. Нет, в случае Бустаманта мы видим именно то, что видим. Другое дело, что смотреть не умеем — в силу византийской еще привычки тут же возноситься мыслию от образа к первообразу, презирая брошенную земную оболочку; между тем у Бустаманта все зиждется как раз на ассоциациях, вызываемых предметной воплощенностью его произведений, — а сами произведения вместо названий, способных пообещать какой-то смысл, чаще всего будут тупо пронумерованы. И знание того, что это за хоккейный матч или кто эти Аманда и Лиза на фотографиях размером два на три метра на плексигласе, ни­чего не добавит к впечатлению, которое производят эти будто выцветающие, исчезающие, уходящие из полного красочного спектра в синюшную мадженту снимки. Если странная конструкция вроде шкафа с убираемыми в шкаф дет­скими кроватками напоминает детские кроватки, а белизна плоскостей этой мебели и хирургический холодный блеск стальных рам внушает что-то нехорошее, что-то опасное — то это верное впечатление. Бустамант недаром так при­вечает плексиглас: ровно как прозрачность плексигласа провоцирует взгляд ­проникать за изображение на поверхности, так и искусство Бустаманта требует от зрителя прозревать в материальном. Другое дело, что для этого нужна чистая стена выставочного «белого куба» (ну вот как бы смотрелись его плексигласы на фоне веселенького ситчика?), и инсталляция превращается в оформление специальных выставочных пространств, специфический вариант дизайна очень специфического интерьера, а вне его стен и внушения не работают, и смутные ассоциации уступают место более насущным соображениям злобы дня: делом надо заниматься, дорогой мой, делом.