Выставка

Андрей Филиппов

Андрей Филиппов любит мощные образы и склонен к сильным выражениям, работает с государственной и пр. символикой еще с советских времен — когда подобную деятельность легко было квалифицировать как антисоветскую со всеми вытекающими последствиями для интерпретатора. Но он не изменил своей теме и позже, когда, казалось бы, политический фон и контекст стали совершенно иными — Филиппов продолжал х…чить двуглавых орлов в по-разному затейливых композициях, выкладывая из них, уменьшенных до размеров мушиного сёра, разные слоганы и реплики, более или менее парадоксально комментирующие изображение. «Господи!», например, посреди картины ясного голубого неба, чуть кое-где подернутого облачками. Или «Очей очарованье» на фоне того, что называется «типично русский унылый пейзаж». Или «Над пропастью во ржи» — проницательный читатель уже догадался, что фоном для этой эсхатологической ремарки служила копия популярной картины Шишкина «Рожь», где единственно пейзаж был заменен с летнего на опять-таки зимний. Такое ироничное комментирование, концептуалистская издевка над шаблоном, абсурдное обыгрывание официоза и попсы — вообще, наверное, смысл нью-вейверского искусства 80-х, когда Филиппов стал тем Филипповым, которого мы теперь знаем. С орлами и кремлевскими зубцами и возгласами «Покайтеся». Эффектный, поэтому весьма удобный, например, для обложки каталога (в позапрошлом году именно его многометровая и многотонная «Пила» — как раз с зубцами кремлевской стены вмес­то режущих зубьев — украшала каталог русской выставки в Майами), но ­во­обще-то, амбивалентный и дико мутный, в смысле — так это он такой программно антипафосный или все-таки программно пафосный? Или все-таки антипафосный, который косит под пафосного, изображающего антипафосного? Эта его критичность, легко ощутимая, — она где заканчивается и где начинается такой же точно ясно ощутимый серьез? Юродство — штука тонкая; когда стал опять ­меняться политический фон — и для филипповской поэтики, оказалось, он стал меняться куда серьезнее, чем в начале 90-х, теперь официоз взял абсурд на вооружение и иронически дистанцироваться от него становится все сложнее, иронические филипповские вещи начинают казаться плоскими, как агитка, — и Филиппов ушел в море. Морская тематика последние годы все чаще и чаще возникала у него; на выставку к собственному 50-летию он готовит сплошь ­маринис­тику: подальше от земли. В море — свои иерархии, особые, все наоборот. Свой бог. Что здесь почитается высотой, там подлая мель, а низкое оказывается глубоким. В поисках глубины он, правда, начинает опять двоиться в глазах: что это? — бородатый Филиппов как будто разом и девушка, и ребенок из «Девушка пела в церковном хоре», «причастный тайнам» и неискушенный.