Выставка

Федор Толстой

Человек-былинка, каким он выглядит на известном портрете Зарянко, — субтильный Федор Петрович Толстой и в жизни легко заслонялся фигурами разнокалиберными. На ум приходит первым, разумеется, двоюродный брат, тоже Федор Толстой, но Иванович — пресловутый Толстой-Американец, что поплыл с Крузенштерном и Лисянским вместо назначенного Федора Петровича. Федора Петровича, к тому времени закончившего Морской корпус и вступившего в служ­бу мичманом, оказалось, укачивало — неприятность для моряка; Федора же Ивановича ни одна зараза не брала. Или другие родственники-Толстые: Софья Андреевна, шестикратно переписывавшая «Войну и мир», вошла в анекдоты, а про Анну Федоровну, первую жену нашего героя, отливавшую собственноручно в гипсе знаменитую серию про войну с Наполеоном — ровно с той же целью избавить мужа от механической работы, — мало кто вспомнит. Потолок последующей карьеры Федора Петровича, зампрезидента Академии художеств, показателен именно этим «замом»: чтобы сам оказался на первых ролях — ни-ни. Трения с семейством по поводу решения стать художником решал аж сам царь, объявивший «офицеров у меня много, а художников не хватает». Сменивший уготованную судьбу ради удовольствий от мелкой моторики, графики и медалей, Толстой в свое время должен был казаться чудаком не меньше своего эксцентричного тезки, только что был не буян; в глазах общества, наверное, тонкачество Толстого-графика вполне соответствовало татуированности того, другого Толстого, показывавшего торс и ниже избранным зрителям в закрытом кругу. Вот так же для «круга» был и Федор Петрович. «Толстого кисть чудотворная», упомянутая в «Онегине», именно что была альбомного, сувенирного, так сказать, формата; маргинал, что и кузен, только в другой отрасли, — со своим доморощенным классицизмом он плохо подходил как официальной Академии, так и ее противникам, которых еще успел увидеть (ослепнув под конец жизни — а прожил завидные 90 лет, — до конца сохранял здравый ум). Служба, хоть и по другому ведомству, требовала все равно отдачи; от Толстого ждали абсолютно несвойственного ему монументализма — после серии медальонов про войну с Наполеоном ему заказали двери в храм Христа Спасителя, тоже возводимый как памятник той войне, — двери, как и собор, не сохранились; эскизы есть на нынешней выставке. Ей-ей, странно было бы видеть монументальную выставку Федора Петровича, который прежде всего про медальоны и волнующие иллюстрации к «Душеньке» — да только этих последних на выставке всего одна из шестидесяти с чем-то: тут в смысле изящества, тонкачества и минимальности средств Русский музей Федора Петровича явно переизяществовал.