Выставка

Семен Файбисович

Файбисович внешне соответствует иконографии своего тезки, апостола Симона Кананита - лысина, седой венчик кудрей, круглая борода, - но задачи перед Семеном Файбисовичем примерно как у другого тезки, который с ключами от рая: смотреть и видеть. И отбирать. Единственно, Симон-Петр был назначен известно Кем. Файбисович назначил себя сам. В сравнении с известно Кем это выглядит как высшая претензия, но Файбисовичу в голову такое сравнение вряд ли приходило, да он и нерелигиозен; если уж куда-то и записывать Файбисовича, то по его закоренелой самостоятельности, наверное, его следовало бы отнести к стоикам. Домашний такой стоик, изоконный: пристальное вглядывание как деятельность этическая, а не только эстетическая, прямо как гражданская позиция — наблюдать. Но из дому надо все же и выходить — чтобы долго ехать, например, на работу, на Комбинат монументально-декоративного искусства при Худфонде СССР, потом обратно, и так каждый день, утро и вечер, за исключением выходных и государственных праздников, но по государственным праздникам ты тоже не всегда оказываешься свободен… По прошествии лет Файбисович полюбил сравнение с удавом и кроликом: гипноз системы-де был столь силен, что в те годы, когда сделать фотографию в метро уже был акт гражданского неповиновения, даже вот такие гляделки, подглядывание за искажениями настроения, которые нет-нет да и добавляют в систему жизнь, — мелькнувшая в лице ближнего подозрительность, косые взгляды или какая-то обреченная сосредоточенность пассажиров, гнетущая, притом будто размазанная по лицам сограждан цепенящая скука, вот как смазаны бывают потом контуры этих лиц на картинах у Файбисовича, — или, наоборот, чья-то случайная, такая же смазанная улыбка, это создавало оппозицию официальному оптимизму. И для этого не нужно было гоняться за специальной чернухой; натуру для картин Файбисович видел по дороге на работу и домой, выбираясь в выходные на пляж, по праздникам на демонстрации… Собственно, делать все равно было больше нечего в позднесоветскую эпоху, которую Файбисович стал медленно, по три-четыре-пять отточенных картин в год, рисовать лет тридцать назад, — сцены в метро, в автобусах-троллейбусах, на улицах, во время государственных праздников, на пляже… Показывал друзьям и составлял картины, одну за другой, лицом к стене.

Тогда мысли не было, что сей труд можно рассматривать как капитал, — как сказано выше, прежде всего это был нравственный подвиг, индивидуальное чистилище, а не профессионально-художественная деятельность. То, что труд по отражению эпохи был откровенно сизифов, только усугубляло его стоическую ценность. И сегодня, после последних русских торгов Sotheby’s, где Файбисович стал самым дорогим художником из проживающих в России, Семен Натанович оправдывается. В середине 90-х Файбисович бросил живопись. Занимался фотографией, публицистикой, прозой (естественно, биографической). Времена были для живописцев не ахти, живопись не шла, но Файбисович объяснял тогда свой поступок так, что живопись ему для отражения эпохи оказалась больше не нужна. Эпоха поменялась. Он наметанным глазом еще поискал искажения, зазоры между реальностью пропагандируемой и такой, как она есть, — но ничего не обнаружил, все было очень откровенно. Он по привычке в искажения поиграл — метод, который часто и ошибочно, по мнению Файбисовича, называют фотореализмом, тут от приставки «фото» был совершенно избавлен, потому что Файбисович стал рисовать то, что никак не может быть сфотографировано. Догорающие блики на оборотной стороне век после яркого солнца, например, — вплоть до такого рода наблюдений и затем воспроизведений доходило в конце у Файбисовича. А потом он оставил и это. На изнанке закрытых век потухли последние световые пятна, для финала отличный образ. Тем не менее возвращения Файбисовича-живописца стали ждать на следующий же день. И вот он вернулся, и получается, что очень вовремя, — и Семен Натанович вынужден оправдываться, что все совсем не так. Что это напряжение такое снова в воздухе повисло, как в восьмидесятых. Только снимает Файбисович сейчас на мобильный телефон — попробовал, понравилось, — и торчащие при увеличении пиксели служат теперь теми самыми помехами, всегда Файбисовичу необходимыми и интересными. Только из-за них картинка, прежде у Файбисовича подсмазанная, теперь будто оплавилась. Будто удав все-таки заполучил свое, и желудочный сок начал действовать.