Выставка

Михаил Розанов

Визуальность чистой воды — в смысле, смотреть на это можно, как на воду, бесконечно долго, не отрываясь; впрочем, это только в поговорках — «бесконечно», а в жизни-то обычно минуте на какой-нибудь включается мозг: ну и чего мы уставились? Что ответить? Розанов делает красиво, с этим согласится всякий, что бы он ни понимал притом под «красиво». Снимает ли Розанов небо, цветы, ступени афинского форума, сталинские высотки или зеркальные поверхности московских небоскребов — это красиво, и «красиво» всегда было сверхзадачей.

Стоит ждать, что красиво будет и теперь: Розанов походил с фотоаппаратом по естественно-научным музеям; в одном зале гербарии и коллекции, цветы и бабочки, в другом скелеты рыб, морские звезды, кораллы… Цветы и бабочек у Розанова мы как будто можем представить, цветы Розанов делал года четыре назад, бабочек снимал лет десять; рыб и кораллов, правда, еще не было, но их мы как будто представляем тоже. Это входит в представление красоты — ее неслучайность. Фотографии Михаила Розанова — иногда прямо учебник по теории симметрии: речь, по идее, про что-то тонкое, заведомо приятное, про гармонию и пространство, пропорции и прочее — но выглядит это, изложенное сухим языком, в наборе схем и уравнений, так, что нет никакой приятности от чтения, и гармонии уже не надо, и симметрии не хочется. Как бесконечно затянувшийся ответ на каком-то бесконечно затянувшемся уроке (препод не нарадуется и только головою кивает, слушал бы и слушал, пока класс — в душе, конечно, благодарный, — позевывая, ждет перемены). Красота, по Розанову, среди прочих приятностей исключает едва ли не первой такую приятность, как случайность, удивление вперемешку с восторгом — когда, гуляя зимой по пустому пляжу, вдруг находишь под ногами морскую звезду или когда летом, на даче, посреди разморенного дня, рядом сядет бабочка. Тут Розанов не помчится за камерой. Музей — другое дело: морских звезд или бабочек искать не нужно, во-первых; можно учесть каждую мелочь, поскольку бабочка не улетит и морскую звезду волной не смоет, это во-вторых. Хоть весь день настраивай свет: тень ляжет ровно там, где ей и следует лечь, обрисовав четкий геометрический контур; свет откроет фактуру предмета и спрячет пространство за ним. Поскольку Розанов в этот раз не фотографирует пространство. Вот и скроет, чтобы не отвлекало. Метод скальпеля, отсекающего несовершенство, — логика, которую не оспоришь. Понятно, что несовершенного много. Вот человек. Хоть венец творения, но несовершенен. Розанов и не фотографирует людей. То есть, конечно, фотографирует, когда он еще и фэшн-фотограф, снимающий для глянцевых журналов, — но то разве люди?