Выставка

Михаил Матюшин и его ученики

Матюшина нет. Как в вульгарно-очевидном смысле — на выставке профессора Матюшина нет работ самого Матюшина, — так нет его и выше. Среди гуру русского авангарда, людей часто загадочных и мутных, очень ревнивых к успехам друг друга, — в таком вот заочном соревновании по энигматичности Михаил Васильевич занимает определенно призовое, если не прямо первое, место. Что это такое было, система Матюшина, что за «расширенное смотрение» и в чем состояло не то «зоркое ведание», не то «ведающее зрение», — этого не знает по сути, кажется, никто. Суть как будто даже понятна — расширение восприятия, что тут непонятного, это соблазняло всегда, — но вот как это было в деталях, как это делалось, если исключить всякого рода таинственные фразы и интригующие аббревиатуры вроде «зор-вед»… Вроде должны были знать ученики, но и те толком пересказать не смогли, будто некое тайное знание передавалось от мастера только тет-а-тет; но и самые симпатизирующие Матюшину коллеги и даже кое-кто из преданных учеников отмечал интуитивность его науки: дескать, многое понимал, но вот чтобы матюшинскую систему можно было вполне научной назвать — нет, пожалуй, нельзя (легко представить, что говорили о Матюшине те, кто с порога считал это сплошной заумью). Попытки реконструкции этой системы результата не дали, хотя предпринимались неоднократно; в пересказах уже престарелых учеников все это выглядит по-прежнему соблазнительно; Пушкинский дом хранит массу матюшинских учебных таблиц и конспектов — он был аккуратен и даже педантичен (когда позвали в Академию, расписал свой курс чуть не по дням на годы вперед). И все же как именно это было, как должно было сработать, никто толком не объяснил.

Выставка в Музее Академии — еще одна реконструкция. Куратор Никита Несмелов предлагает систему Матюшина постигать по-матюшински же — то есть интуитивно; самостоятельно выискивая ее в собрании работ второго потока учеников профессора (наверное, это как воображать величие русской литературы по школьным сочинениям). Про второе поколение, в отличие от первого, братьев и сестер Эндер известно куда меньше, и с представлением об учениках Матюшина оно связано слабее. Но что эти тоже «под мастером ходили» — очевидно. Кроме свидетельств того, что все немедленно перенимали матюшинский способ цветовых контрастов (что делало их пейзажи слишком даже похожими на Матюшина), здесь есть любопытные, даже очень демонстративные вещи. Как, например, два пейзажа Валиды Делакроа, написанные с одной точки: первый — обычным способом, или, как это у них называлось, узким смотрением, а второй — широким. Напоминает это съемку широкоугольником, когда горизонт начинает заваливаться по углам; и что, всего-то?