Выставка

Отто Дикс

Только что — Бекман, а теперь вот и Дикс: второе или третье имя, после Бекмана с Гросом, в патерике немецкого искусства меж двух мировых войн. Только что Бекман, эсхатолог и мифотворец, ворочавший аллегориями и крупноформатными триптихами, выступил в Эрмитаже в оппортунистическом жанре всего лишь портрета и просто тебе пейзажа. А теперь Дикс, который как раз портретист по преимуществу, специалист по уникальности, — представлен серийной графикой. Корректируйте впечатления. Правда, фантасмагории периода «критичной графики» начала 1920-х, гротескной социальной сатиры, и цикл офортов и литографий «Война» 1924 года (из собрания Института международных связей Штутгарта) — это все-таки больше похоже на «того самого» Дикса, нежели Бекман в Эрмитаже — на «того самого» Бекмана. Дикса даже пытались однажды привлечь за порнографию как раз из-за этих рисунков проституток, и это было бы очень в характере упрямого немца — пострадать; но вмешался Макс Либерман, руководивший берлинской Академией, и дело замяли.

Покажется, что Дикс намеренно уродует людей, — тогда надо вспомнить, как портретист неприятно рисовал самого себя: в семейных портретах, да и автопортретах, он смотрелся истинным неандертальцем, таким же босховским уродцем, что и прочие. Это не злонамеренность обиженного на мир человека. «Войну», видно, он долго носил в себе и разошелся только после «критичной графики», превратив свои окопные документальные рисунки в такую же отвратительно-незабываемую вещь, что и «критичная графика». Первая выставка его рисунков случилась еще в 1916 году, но Диксу понадобилось демобилизоваться, вернуться домой, оглянуться-осмотреться и найти то, что всему этому виной, походить в публичные дома, поработать с натуры, превратиться в полного нигилиста, «Ницше — мой бог», — и только тогда «Война» стала такой, как она есть («Практически весь цикл был создан в Шварцвальде, во время лыжной поездки, своего рода отпуска», — писал потом Дикс). Утверждают, на войне лучше умереть сразу — чтобы не видеть, но это было не про Отто Дикса. Дикс отправился на фронт воодушевленным двадцатитрехлетним добровольцем с прямо противоположной целью — увидеть, а еще нарисовать. Война как непроходящая боль, переживание, которое невозможно пережить, для Дикса определила все дальнейшее его искусство. Уходя на фронт далеко не самым переоцененным студентом дрезденской Академии изобразительных искусств (многие критики 1910-х именовали начинающего Дикса маляром), он вернулся с четким представлением, что теперь делать, как рисовать: любые, самые кошмарные, самые гротескные сюжеты не надо выдумывать, это все можно найти вокруг.

В Саратове и Перми, где нынешняя выставка уже побывала, в названии фигурировало слово «шокирующий»: «Шокирующий Отто Дикс». Надеемся, им удалось привлечь публику, но это все-таки неправда. Боль — да, но уже не до слез, страх — тоже да, но совсем не панический, ужас — но не ужас-ужас; подугасшая способность сопереживать тут почти простительна. Откровением «Война» пробыла недолго: Вторая мировая, поначалу державшая Дикса во внутренней эмиграции (один из экспонентов «Дегенеративного искусства», он сидел в деревне где-то на юге Германии и рисовал что-то под Северное Возрождение), резко снизила порог восприимчивости. Дикс успел поучаствовать и во второй войне, в самом конце, в составе фольксштурма, — но быстро сдался французам. И к теме войны до конца своей жизни почти не возвращался, полностью посвятив себя религиозным сюжетам — надо полагать, смирившись, что боль всегда отступает под натиском более сильной боли, а человеческое умение привыкать — чуть ли не главный фактор эволюции, способ выживания, и это не пробить, пожалуй, ничем.