Что пишут критики про «Анну», «Мертвые не умирают» и «Очень странные дела»

«Анна»

Станислав Зельвенский, «Афиша-Daily»:

«Анна», как ясно уже на стадии постера, — очередная бессоновская фантазия о сильной женщине, написанная методом автоматического письма, вольный ремейк «Ее звали Никита». Тот же оператор Арбогаст, тот же композитор Серра, да что уж там: Анна с Никита запросто могли бы встретиться на парижских улицах 1990 года. Но единственная идея, стоящая за нынешней картиной, — заработать немного денег и выгулять новую музу, которая в пресловутом 1990-м еще не родилась».

Денис Рузаев, «Лента»:

«Параллельный монтаж фотосъемок, смен нарядов, каблуков и париков с многочисленными убийствами — под уморительный аккомпанемент «Need You Tonight» INXS. «Я работаю в КГБ, детка», — выпаленное прямо в лицо могущественной замглавы ведомства.

Разбитый нос списанного с Терри Ричардсона фотографа-абьюзера — и разбитые сердца профессионалов спецслужб по обе стороны железного занавеса.

Наконец, головокружительная очередь скачков во времени («пять лет спустя», «тремя месяцами ранее» и так далее) и сопровождающих их флешбэков-разъяснений — пусть и призванная в первую очередь замаскировать унылую предсказуемость многочисленных поворотов сюжета (конечно же, подчиняющаяся сразу двум всесильным шпионским агентствам Анна на поверку окажется владычицей собственной судьбы). Люк Бессон, никогда не отличавшийся скромностью и тонкостью своих выразительных средств, в «Анне» работает даже по своим меркам широкими мазками».

Егор Москвитин, «Esquire»:

«Если у режиссера «Анны» и есть чувство вкуса, то он целиком потратил его на кастинг. Саша Лусс может стать потрясающей актрисой, но этот сценарий и эти диалоги не оставляют ни ей, ни ее звездным партнерам ни малейшего шанса на достоверное существование в кадре.

«Я работаю на КГБ, детка», — по очереди говорят друг другу Анна и Ольга.

«В прошлый раз я доверилась людям, и вот чем это кончилось», — шепчет героиня, вскрыв вены и картинно раскинувшись на стуле. На заднем плане стоит деревянный комод, а в нем — Чебурашка. Чебурашка — лучший актер этого фильма».

«Мертвые не умирают»

Станислав Зельвенский, «Афиша-Daily»:

«Довольно долго кажется, что «Мертвые» — невинная пенсионерская комедия с цитатками из Ромеро, честный провал, но это не совсем так. Джармуш седлает своего любимого конька последних лет («Предел контроля», «Выживут только любовники», «Патерсон»): культурный резистанс — единственное противоядие окружающему свинству. И доводит метафору до буквального конца: симпатичных людей в очках окружают зомби, бездушные рабы общества потребления (хитовый момент — мертвец, ищущий вайфай).

Ближе к финалу и без того неровный тон фильма вдруг резко мрачнеет, и в голосе миляги-режиссера прорывается искреннее глухое ожесточение.

Летят отрубленные головы, падают изуродованные тела. У нас не только очки, но и мачете, и те из нас, кто не сможет сбежать с этой планеты, дадут последний бой — сообщает автор. И тут зритель со всей ясностью должен наконец осознать, что ему-то, зрителю, место среди очкариков вовсе не обеспечено. Скорее наоборот. Ну что ж, Джим Джармуш, мы безоружны и медленно ходим, но нас много и у нас есть вайфай».

Антон Долин, «Медуза»:

«Как многие классические фильмы о живых трупах, «Мертвые не умирают» — медитация на тему состояния мира. Джармуш придумал картину, когда вышел на улицу, посмотрел вокруг и увидел, что все прохожие уставились в свои телефоны и не поднимают от них голов, будто зомби (подобная сцена есть в фильме). Его грустный хоррор — об автоматизме бытия, о привязанности к вещам и рабском служении привычкам.

Более того, «Мертвые не умирают» сам похож на фильм-зомби: он идет по привычной траектории, спотыкаясь и ударяясь о стены, будто ему не хватает силы воли для нестандартного поворота.

Это и забавно, и жутковато — как пара выразительных мертвецов в исполнении Сары Драйвер (коллеги и боевой подруги Джармуша на протяжении всей жизни) и Игги Попа (панк-легенды, его постоянного актера и друга, который и без грима смахивает на живого мертвеца), которые сначала убивают людей, а потом машинально запивают кровавую плоть свежим кофе».

Зинаида Пронченко, «Кино-ТВ»:

«По невнятным экологическим причинам в мире стартует зомби-апокалипсис, к несчастью, он затронет и Сентервилль, из могилы выпрыгнет под ручку с Сарой Драйвер Игги Поп, которого даже гримировать не надо, и пойдут клочки по закоулочкам.

Но никто, совсем никто ни капельки не удивится.

Ведь по заветам Пиранделло герои тут в курсе замысла автора и даже, как Адам Драйвер, целиком читали сценарий. Зато совершенно точно удивятся зрители, которых где-то после получаса подмигиваний и экивоков современной поп-культуре в лице Селены Гомес или рэпера RZA, а также былому и его великим мертвецам — Ромеро, Фуллеру и Хичкоку, начинает терзать пошлый вопрос: к чему всё это? И будут в своем праве. Вымученный актёрский капустник так и не сложится в кинофильм».

«Очень странные дела»

Максим Сухагузов, «Афиша-Daily»:

«Торговый центр как центральный символ назревших перемен — это хорошая находка для сериала, который уже и сам давно превратился в лавку с леденцами в яркой упаковке. Продакт-плейсмент «‎Бургер Кинга‎» уже кажется логичным шагом для шоу, которое так массово ждут и залпом запивают колой (иначе ту сцену с клубничной и вишневой газировкой не объяснишь).

Мегамолл — это еще и внятный, и до сих пор актуальный символ бунтарского потребления, инициации и раскрепощения подростков.

Неслучайно именно «‎Старкорт‎»‎ становится не только декорацией для главной битвы сезона, но и местом, где подружка Макс просвещает Оди (до сих пор сложно привыкнуть к русской адаптации Одиннадцатой) зачаточными идеями феминизма, а также именно здесь к третьему сезону в сериале запоздало является первый гомосексуальный персонаж. Симптоматично, что для того, чтобы внутрь намеренно обращенного к ностальгии сериала начали проникать, подобно демогоргонам, прогрессивные идеи, ему нужно было выстроить такой яркий образ консюмеризма. Поскольку в сериале все имеет перевернутое измерение, то забавно, что обратной стороной этой капиталистической цитадели, если выражаться языком пропаганды времен холодной войны, логичным образом оказалась секретная русская военная база».

Дмитрий Барченков, GQ:

«Безусловно главный автор жанра «зомби-апокалипсис» Джордж Ромеро не раз замечал, что его фильмы – некий слепок с реальности, что ее там нисколько не меньше, чем, например, в социальной драме. Обратившись к образу захваченных монстром из другого мира людей, так напоминающих зомби, Дафферы, как никогда раньше громко начинают говорить о том, что их не устраивает в обществе.

Иными словами, вводят в проект социальную критику.

Ей подвергаются любимый 1980-ми консюмеризм (базируются русские под торговым центром), всеобщая «оболваненность» (уже упомянутые (псевдо)зомби) и даже общественные системы. Полиция может позволить себе все, что хочет (пусть и во благо общества), мэрия аффилирована с врагами, а редакция главной городской газеты – токсичные полноватые мужчины, то и дело хохочущие над молодыми идеалистами».

Егор Москвитин, «Медуза»:

«Очень странные дела» — это в каком-то смысле «Вино из одуванчиков» Рэя Брэдбери: зритель погружается в эпоху невинности точно так же, как читатель — в мир детства. Дневной зной и вечерний ветерок этих историй ощущаются кожей — настолько талантливы их рассказчики. Кстати, именно семена одуванчиков авторы «Очень странных дел» использовали для спецэффектов в первом сезоне. Каждый раз, когда этот сериал возвращается, зритель боится, что вино выдохлось или, наоборот, перебродило и трогательная история превратилась в манипулирующий аттракцион. Когда-нибудь это, наверное, произойдет. Но не в этот раз».

Алексей Филиппов, kino-teatr.ru:

«Третий сезон, как и было сказано, еще более избыточный, чем раньше, а теперь и довольно возмутителен, хотя по-прежнему склеен из стереотипов и цитат, которые пытаются раскрасить квази-сложными арками персонажей. Поперек примитивных сюжетных ходов тут возникают самоосознание и поиск идентичности, какие в фильмах 1980-х обычно присутствовали лишь в формате недомолвок и эзопова языка.

Проще говоря, Дафферы, пытаясь поженить ретро-дизайн и социальный запрос, вольно или невольно разрушают миф и мир, из которых соорудили свой уютный хит.

Местная вселенная все еще слишком похожа на мечту эскаписта, чтобы хоть чуть-чуть претендовать на реальную сложность чувств, и все же — настолько понимающая и стремящаяся к диалогу, что не опознать за кадром 2010-е невозможно».