Спектакль

Саломея

В гостиной отеля «Савой» мужчины курят длинные сигареты, и клубы табачного дыма заменяют дым сценический; писатель и поэт Оскар Уайльд (Д.Жойдик) прогуливается под ручку с поэтом и писателем Лордом Альфредом «Бози» Дугласом (Д.Бозин, тоже немного поэт, кстати). Все они собрались для того, чтобы сыграть, как пьесу, небрежно щеголяя красивыми фразами, тот самый судебный процесс, благодаря которому последняя и, возможно, единственная любовь Уайльда к своей музе, молодому прототипу Дориана Грея, стоила ему двухлетнего тюремного заключения с тяжёлыми каторжными работами. Одна пьеса перетекает в другую, сюжеты прихотливо переплетаются: лондонские денди остаются сами собой, превращаясь в персонажей античной легенды; теперь самоуверенный и расслабленный Уайльд становится невротическим тетрархом иудейским Иродом, а отчаянный и независимый Дуглас – жестокой красавицей Саломеей, предметом всеобщего вожделения и источником гибели всех любящих её, любимых ею и самой себя. Растраивающийся на глазах спектакль ярко и сочно живописует эту такую древнюю и такую современную историю, переполненную страстью и болью, неукротимой сексуальной энергией и трогательной нежностью, не столько великолепным уайльдовским текстом в великолепном переводе Бальмонта и без перевода – на оригинальном английском, сколько музыкой и танцем. Музыка звучит практически постоянно – классика, блюз, танцевальная, тяжёлая, восточная, просто перезвон колокольчиков; танцы – настоящий пир атлетически сложенных мужских тел, двигающихся с чувственной и хищной пластикой, иногда явственно перетекающей в мучительную агонию (из-под пера гениального хореографа Аллы Духовой нечто менее качественное выйти и не могло). И конечно же, самым чувственным и притягательным будет первобытно-брутальный танец Саломеи (со стороны режиссёра было весьма любезно при этом раздеть её, то бишь его, до самого дальше некуда – такую воистину античную роскошь грешно от людей прятать), хотя не менее приятно было посмотреть и на сирийца (Е.Атарик), всеми мускулами трепещущего в присутствии Саломеи, как от электрического разряда. Одними только танцами можно было взвинтить градус экспрессии до кипения, но с не меньшей самоотдачей, чем танцевальные движения, со сцены декламируются реплики и ремарки, актёры не стесняются ни кричать, ни хрипло шипеть, ни грассировать английским, превращая его в переливчатое урчание, и кажется иногда – ещё немного, и слова будут петь, а не говорить. Способствуют накалу атмосферы и преобладание красного цвета в драпировках, который, отражаясь в лезвии меча, создаёт видимость крови на нём, и выразительность костюмов (тут вам и белые крылья бабочки, превращающиеся в погребальный саван, и чёрные крылья Ангела Смерти, и словно связывающие героев ремни и верёвки), и мастерское освещение… два часа с лишним без антракта проносятся на едином дыхании. Наконец-то хоть один спектакль напомнил мне шедевры Юго-запада: мне то слышались интонации Калигулы, то виделась обречённость танца Джованни… плюс как труппе Беляковича не нужно было на сцене чучело чайки, чтобы создать убедительный символ, так и труппа Виктюка обошлась без отрубленной головы Иоканаана на серебряном блюде и без щитов, которыми солдаты уничтожили порочную танцовщицу. Реализм только помешал бы создать тот многогранный и мощный спектакль, который я увидела сегодня – спектакль, который я ещё не знаю сколь долго не будет меня отпускать, но который однозначно вызывает ту дозу эмоций, каковую должно нести любое подлинное искусство.

29.07.2009
Комментировать рецензию

Бывают же в жизни огорченья. Шла в театр - попала на гей-парад. Я, конечно, не сомневалась, что "Саломея" превратится в "Содомию". Но все-таки ожидала, что это произойдет с той кипучей творческой энергией, которую я помню в постановках Р. Виктюка.

На его спектаклях я провела свой подростковый возраст, смотрела запоем, с них началась во многом моя слабость к театру. "Служанки", "Полонез Огинского", "Лолита", "Дама без камелий", "Рогатка"... Очень жалею, что не попала на "Мадам Баттерфляй" с гениальным Курмангалиевым.
Все это происходило в ту эпоху, когда Елена Ханга в белом парике впервые произнесла с экрана слово "оргазм". Когда мы с подружками пытались выдать себя за совершеннолетних, чтобы попасть на "9,5 недель". Когда телеканал "2*2" показывал по ночам "Аэротику", а на другом Дибров откровенно беседовал с Кандулайнен. В общем, время, когда цензура и табу стали уходить из культуры. И Виктюк, ставший пионером "без цензуры" в театре, был сверхпопулярен. Но его спектакли тогда не были "клубничкой". На них звенел воздух от эмоционального накала. Они говорили о важном, о вечном, о земном, обо всем. Тогда были и Маковецкий, и Максакова, и другие...

И что же? Теперь публику ничем не удивишь, не то видали. Но от восхитительного, эпатажного Виктюка, который доставал до самого дна души, осталась только броская форма. Вкус изменял метру в каждой сцене. Мне лично ничего ровным счетом этот спектакль не сказал, кроме того, что попки у мальчиков отменные. Для такого открытия однако билет стоил дороговато.
Да, вряд ли в Москве найдется еще одна театральная труппа в такой великолепной форме. Акробатические трюки и демонстрация навыков восточных единоборств в полуголом виде под музыку - тот материал, из которого слеплен спектакль. Все, что получилось из того театра, который я помню.
Даже то густое, пряное эротическое томление, которым Виктюк 90-х эпатировал Москву, выродилось в манерность и ничего более.

Дмитрий Бозин, бесконечно любующийся собой, мне не понравился. Зато очень понравился Дмитрий Жойдик в роли Уайлда/Ирода. Вот действительно талантливый драматический актер. Благодаря ему, на мой взгляд, спектакль не превратился окончательно в качественный стриптиз.

31 июля 2015.
«Саломеей» вчера закрыл сезон Театр Романа Виктюка.
Вроде вот стандартные сухие слова – для «непуганых пейзан» )) А для тех, кто знает, кто причастен, – за каждым – своя собственная история. Помимо истории отечественного театра двух веков.
17 лет идет спектакль – ровно на год больше, чем я имею счастье быть причастной Чуду этого театра и этого режиссера. Так получилось, что с этим спектаклем мы «параллелимся» очень давно – разные составы актеров, разная окраска – энергетическая и смысловая – спектакля, разное – мое лично – восприятие и внутреннее состояние. Взрослеет спектакль, взрослею и я (пишу лично и через себя, поэтому этого местоимения много до неприличия, простите).
Через «Саломею» можно отслеживать собственное взросление – говорю совершенно серьезно.
Через восприятие материала – пьесы «Саломея» и «дневников» ее автора. Через то, как именно глубоко чувствуешь эту «запараллеленность» пьесы с жизнью Уайльда – реальной и виртуозно прописанной Виктюком. Через сопереживание – в разные годы – конкретным героям. Через то, как отдается в тебе боль и красота спектакля (больше внутренних шрамов – острее чувствуешь). Через то, как с каждым годом все сильнее начинаешь ценить чистоту и нежность, соседство которых с абсолютным демонизмом в одном спектакле не пугает.
«Саломея» для меня сейчас – это концентрированная нежность (да, сейчас в наушниках Мэнсон сменился Шопеном:). То, чем начинается и чем заканчивается любимый спектакль. То, чего так не хватает сейчас этому миру. То, что так давно и так упорно пытается показать и подарить этому миру мой прекрасный Мастер (я не училась у него на курсе в ГИТИСе, но, по сути, он является одним из моих главных театральных мастеров, которые определили дальнейший путь. Поэтому с полным правом называю и Мастером, и Учителем. И называть всегда буду).
Слова, определяющие всю постановку и звучащие дважды – слова из письма Оскара Уайльда – Бози. «Я удивляюсь – как, ну как твои губы равно созданы для песен и поцелуев? Ты – единственное мое божество, которого я….жажду…». Декларация нежности. Концентрация нежности. Очищающий универсум (да-да, именно в том глобальном понимании, которое дает Википедия (бггг), не ради умного словца)).
Поражает до слез то, что все они, как один, декларируют – Игру. Маски. Театральность. А по факту – более НАСТОЯЩЕЕ и уязвимое/незащищенное - сложно себе представить…
И есть еще вторая сторона у всей этой истории. То, что происходит именно сейчас, в настоящий (а именно – после работы над «Федрой») момент с абсолютным большинством спектаклей театра. Спектакли трансформируются на глазах. Шаманство, выпущенное на – теперь уже максимально полную – свободу, уже работает само по себе. Внутри артистов, внутри постановок (артисты чувствуют то же – вчерашний разговор с Дмитрием Бозиным мне это стопроцентно подтвердил – оказалось, что ощущаем одно в этой трансформации, - значит, ощущение не ошибочно).
Спектакли – и «Саломея», в частности, все больше становятся историями из жизни НЕ людей. НАД-мирными, демоническими, шаманскими историями. Не хотелось бы впадать в пафос и устраивать «глобальную демонизацию Театра Виктюка», но…поверьте на слово и посмотрите/почувствуйте сами.
Я не понимаю, как они это делают. И не должна понимать - категорически. Смею утверждать, что и сами они далеко не всегда понимают, КАК они это делают. Потому, что их, как и их гениального Мастера, ведут какие-то силы из иных миров. И в этом смысле становится даже немного жутковато, потому, что спектакль явно и целенаправленно движется во что-то конкретное, но, кажется, неизвестное даже самому Виктюку, ибо подчиняется уже чему-то, что разум человеческий пока понять не может.
Саломея Дмитрия Бозина с каждым разом становится все менее человеком и все больше драконом/демоном. И, по его словам, он сам далеко не всегда знает, куда эта «стерва» его заведет)) Думаю, отчасти поэтому, кстати, изменился один конкретный момент в его роли – раньше после завершения танца «семи покрывал» – танца не то, что не женского, а даже не человеческого («Антихрист суперстар» Мэрилина Мэнсона!) – его Саломея за долю секунды становилась человеком снова (нездешнее ядовитое существо надевало маску, надо думать) – извечно женским движением поправляя волосы, смотрясь в клинок меча, как в зеркало. Сейчас этого нет – слишком очевиден стал демон «Саломея», чтобы носить маску и пытаться скрыть свою истинную сущность. Играть в перерождения уже не требуется.
Людмила Погорелова. Собственно, больше ничего можно было и не говорить)) В этом исключительно мужском составе, пожалуй, только она и может энергетически выжить. С ее уникальной – вне-гендерной – силой, способностью к трансформациям и путешествиям в иные миры. С умением дать трагедию (леди Уайльд) и иронию над собой же (Иродиада) – одновременно. А ее Иродиада, кстати, тоже ведь не женщина и не человек – змея, дракон – в более нежном, все-таки, женском обличье.
Ирода/Уайльда Александра Дзюбы я приняла не сразу, скажу честно. Ирод-Уайльд Николая Добрынина стал «первой любовью» в этом спектакле – видимо, поэтому. Сейчас – поражаюсь новым краскам в артисте все больше. Если говорить сухой терминологией, то роль «переживания» здесь играет именно Дзюба. И этот контраст – с общей формой – спектакля, существования остальных на сцене, изначальной задумки режиссера – дает уникальную гармонию.
Иоканаан/Роберт Росс Ивана Никульчи. Все-таки, в первую и основную очередь – Иоканаан. Ожившая фреска. Скульптура.
С каждым годом и каждой ролью Ваня убеждает всё больше и поражает работой и изменением – роли, себя, наполнения (а оно очень видно и важно). Палитра образов становится контрастнее – от Иоканаана до Шевалье/Азазелло и др. – километры (нервных волокон, мыслей, внутренних путешествий). Наблюдаю за ним давно - и изначально не очень «принимала» артиста. Тем радостнее видеть то, что вижу сейчас.
Помню Иоканаана Фархада. Помню то, что говорила и думала – для меня он был холодным. Само собой, что рвать страсти в этой роли категорически противопоказано. НО. В прежнем Иоканаане Фархада я не чувствовала наполнения – того, что всегда и везде ищу.
Здесь у Вани оно есть. За внешней сдержанностью – огромная внутренняя сила. То, что держит Иоканаана – здесь, в настоящий момент рядом с Саломеей (не держит рядом, а удерживает, не давая сорваться – ибо его крик «ты проклята, Саломея» - не срыв тоже), держит вообще – всегда. Напряжение и сила внутри – за строгостью снаружи. Чтобы это не просто изобразить, а убедить зрителя (и тем более, вредного критика, ха-ха!)), необходима работа, развитие, впитывание в себя всего по-максимуму – ощущений, опыта, эмоций... Это видно – и за это спасибо искреннее.
А теперь – финал (почти поклоны «по Виктюку»).
«Слова моей Саломеи подобны чистому роднику – омоем наши усталые ноги. Саломея. Дочь Иродиады, танцуй для меня».
Шопен.
Бози укрывает голову Оскара белым плащом.
Склоняется к нему и замирает.
Тишина.
Долгая.
Иииииииииииии!.........
Ваш выход, Маэстро.

----------------------
И текст от июля 2014 года.
На самом деле, это довольно опасно – после многолетнего перерыва идти на любимый спектакль, который знаешь, если не с момента его рождения, то с его театрального «детства» уж точно. Не совсем понимаешь, чего ожидать, предугадать сложно – что произошло с ним за эти годы? Но всё равно ждешь с нетерпением. Как родного и любимого человека, с которым не виделся много лет. Каким он будет? Постарел? Изменился? Или заиграл новыми гранями – новыми, но такими же – с первого взгляда для тебя родными, как и всё, что ты знаешь о нём уже. Увидишь ли ты эти подчас неуловимые изменения родного лица непривычными – или примешь сразу же как данность и как своё… Вопрос!
Хотя, в данном случае, вопрос получился риторическим. Конечно же, сразу и с первого взгляда – своё, родное. Начиная с бердслеевской модерновости декораций на затемненной сцене перед началом. Со сцены суда над Уайльдом, которой начинается спектакль. Это, кстати, – моя отдельная радость – филигранные переплетения текста любимой пьесы с жизнью ее автора, с его же – другими произведениями – Балладой Рэдингской тюрьмы и De profundis. Параллели, которые, может, и лежали на поверхности, но гений режиссера превратил их в совершенно новый уникальный текст – текст не только словесный. Текст визуальный, музыкальный, пластический… Текст всего этого Чуда под названием «Саломея. Странные игры Оскара Уайльда».
Для меня каждый просмотр любимого спектакля – это не только открытия в ткани спектакля, но и новые открытия в себе.
И этот просмотр «Саломеи» - после долгого перерыва – открыл во мне – для меня же - …взрослость, что л…
Раньше я видела этот спектакль очень бОльным. Там ведь и правда в каких-то моментах отчаяние просто зашкаливает. И внутренний «боле-метр» шкалит на предельных показателях. Роман Григорьич вообще любит пограничные эмоциональные состояния.
И именно их я раньше максимально ловила.
Не скажу, что это не «ловится» сейчас. Конечно, оно есть, и, конечно, всеми своими обостренными чувствами я это впитываю тоже. НО. В первую очередь сейчас «ловится» другое. Вчера были два часа абсолютного чистейшего наслаждения. Причем, в отличие от «раньше» - наслаждения не «эмоционально-мазохистского»)) – а именно в его чистом виде. Когда смотришь, затаив дыхание, и впитываешь, пропускаешь через себя этот чистейший эликсир Прекрасного (да, я использую превосходные степени, когда речь идет о любимом – терпите!))). Прекрасного, в котором сочетается всё – любимый автор, любимая пьеса, любимый художник, в стиле которого сделаны декорации и часть костюмов, очень точный музыкальный текст, один из самых любимых режиссеров, великолепные актеры…
Редко, когда ТАК полно.
Бозин-Саломея вчера потряс. Играя этот спектакль более 15-ти лет, он все еще продолжает находить новые грани, наделять ими своего героя/героиню. За одно это – браво! Я никогда не была его поклонницей, признавая при этом его актерский талант. Но вчера это действительно было что-то, удивившее даже меня, столько раз видевшую его на сцене. Саломея вчера была так….ядовита… Как может быть ядовита самая прекраснейшая из орхидей, притягивающая своей красотой и одновременно таящая в себе смерть. Невинность царевны сменилась откровенным пониманием своей притягательности и почти пугающей женской (???))) силы, хищностью – и от этого совершенно новые краски и акценты. Это было и раньше, но в такой концентрации - непривычно и прекрасно.
В целом же… в целом «Саломея» осталась таким же великолепным гимном Любви, каким она была всегда – с самого начала. И каким она останется, надеюсь, до самого конца – который – опять же, надеюсь, будет нескоро.
Кстати…через столько лет даже это «читается» немного по-другому.
И финальные Уайльдовские слова к Альфреду Дугласу вызывают теперь не слёзы, как много лет назад, а свет и покой. Свет и нежность. А так и должно быть – forever and ever.
«Единственная моя радость – видеть тебя счастливым и свободным. Я удивляюсь – как, ну как твои губы равно созданы для песен и поцелуев? Ты – единственное моё божество, которого я…жажду».
А потом…потом, после поклонов, как и много лет назад – ожидаемо! - погаснет свет. А когда снова станет светло, на сцене будет давно знакомая картина – ряд красных стульев, на одном из которых сидит Роман Виктюк и молча вглядывается в рукоплещущий зал.
Пусть это повторяется как можно дольше, хорошо?

Браво, мальчики, Браво!!! А также матери Соломеи! Искупалась в бурлящей мужской энергии тарзанов, апполонов и повзрослевыших маугли!!!! Неординарно, чувственно, красиво!
В каждом произнесенном слове тонна энергии: кипучей, закованной, пожирающей, шипящей, томной, отчаянной ... она такая разная и в каждом слове сильная. Потрясающая хореография, музыка...
Неоднозначно отношусь к сценам, когда на актерах минимум одежды, но при такой сильной актерской подаче.... это даже уместно...
Бьющееся сердце, кипящие страсти! Верю! Каждой прозвучавшей эмоции!!!!
А по поводу гомосяцкой темы... биографию великолепного Уайльда уже не перекроишь....и раз она вплетена в сюжет, немножко ей веет... но акценты расставлены не на этом! Красота мужского тела forever!!!!
Браво! Спасибо за эмоции!

Выходишь из зала и пребываешь в состоянии блаженственной комы. Именно этих эмоций и нехватало! Заметили один момент: сколько раз менялся состав, все равно полный зал и восторженные крики, сие означает одно - как не крути, а режиссер гениален и все, даже новые винтики, под его постановкой крутятся в такт, в такт эмоций человека, еще не знающего, что он может их ощутить. Советую посмотреть это тем, кто способен понять собственные эмоции и желания, вытащить их наружу и наслаждаться упоением истории, показанной замечательными актерами Театра Романа Виктюка!
Спасибо за прекрасный вечер :-)