Спектакль

Ворон

В Малом драматическом, Театре Европы, известном всему миру как Театр Льва Додина, ничто не случается просто так, необъяснимо. Он живет обособленной жизнью, играет на века и на века же строит планы. Спектакль «Ворон» появился, потому что пять лет назад МДТ решил сам воспитывать для себя зрителя. Создавались спектакли для школьников, в которых объясняются понятия личной жертвы, нравственного выбора и из которых становится ясно, что жизнь как минимум не сказка. Сказки выбирались соответствующие: «Звездный мальчик» Уайльда, «Снежная королева» и «Русалочка» Андерсена — и вот теперь «Ворон». Его, как и первые два, поставил Григорий Дитятковский — режиссер, сформировавшийся как раз в МДТ, работавший здесь в том числе и как актер.

Даром что «Ворон» поставлен по итальянской фьябе Карло Гоцци (драматурга, который в XVIII веке сопротивлялся олитературиванию театра), режиссер Дитятковский, позволяя актерские вольности с текстом (вроде шуток об откатах), праздничную стихию на сцену не допускает. Мир этого спектакля, созданный художником Эмилем Капелюшем, — это мир металлических деталей медного оттенка и бамбуковых депрессивно синих занавесей. Мир цвета заходящего солнца, где шутки героев-масок плоски, а страдания подлинных героев глубоки и мучительны. В истории двух царственных братьев, один из которых вынужден или стать причиной смерти другого, или умереть сам, любовь возникает лишь как идея: и венценосный Миллон (Владимир Селезнев), и его младший брат Дженнаро (Алексей Морозов) упражняются в театральной риторике, словно пытаются доказать зрителю, что выбор между жизнью и смертью — чисто логический, а не сердечный. И актеров тут странно упрекать — они явно выполняют волю режиссера. Единственным персонажем, живущим сердцем, в «Вороне» выглядит Панталоне Адриана Ростовского — он умудряется заполнить сцену своей отеческой нежностью по отношению к братьям, и ему ощутимо не хватает партнерского тепла. Зато отец принцессы Армиллы, маг Норандо, которого долгое время все принимают за злодея, предстает даже не декламатором, а роботом — возникая чаще в форме видеопроекции, чем во плоти и крови. Артист Михаил Самочко выжимает из спецэффектов все что можно и пугает гораздо сильнее, чем горящие в темноте фары — глаза дракона. Но в финале, когда роскошное зло оборачивается игрушкой в руках судьбы, в остатке оказывается не праздник любви (как у Гоцци), а торжество идеи: судьба вас все равно перехитрит, но выбор делать надо. Идеи, доказанной с помощью железной режиссерской логики, внутри которой нет места тому, что почитаемый в театре Андрей Платонов назвал «излишней теплотой жизни».