Спектакль

Шинель. Dress Code

Режиссеру Тимофею Кулябину 27 лет, а он уже весьма известен на российских театральных просторах и даже имеет номинацию на «Золотую маску». Из последней петербургской премьеры можно вывести формулу успеха этого постановщика: Кулябин умеет задавать правильные вопросы старым, чтобы не сказать затасканным текстам. В «Шинели» Гоголя, которую ставили уже на все лады, его заинтересовало и в самом деле важное: чем именно плохонький и «незлобивый», как учат в школе, Акакий Акакиевич Башмачкин навлек на себя столько несчастий? Спектакль, собственно, и есть ответ на этот вопрос, весьма логичный.

В центре сцены, на коленках, на табурете сидит Башмачкин — Роман Агеев, артист мощного телосложения, которому впору играть налетчиков в сериалах. На сцене, впрочем, Агеев чаще проявляет комические наклонности, балагуря сверх всякой меры. Но на сей раз он тих, покорен и при этом как-то ощутимо ­несгибаем и самодостаточен. Как ярмо на шею героя надет некий агрегат — явно собственного производства устройство из футляра для чертежей, планшета, заменяющего стол, лампочки, свисающей сверху, и еще нескольких бытовых деталей. Вот и готов образ философа-отшельника, отказавшегося от преимуществ цивилизации ради духовной концентрации, аналог Диогена в бочке. Тут стоит добавить, что бормочет он не что иное, как текст «Откровения» Иоанна Богослова, оно же и Апокалипсис. Его-то он и переписывает с таким рвением все свободное от основной работы время. Оно-то и позволяет не замечать щеголеватых офисных молодчиков, которые сыплют ему на голову бумажки из шредера. Эта четверка из разряда офисного планктона — каждый ее представитель — имеет амбиции как минимум начальника департамента. Ежедневно каждый из них находит на офисной вешалке новую униформу и исполняет с ней экстатический танец, а затем отправляется к столу, где для него приготовлен набор казенных расходников. Вместо компьютера на столах аппараты для измельчения бумаг (видимо, режиссер имеет в виду, что работа в офисе в принципе не может нести в себе ­созидательного начала). «Четверо в сером» молоды, хороши собой, энергичны и даже не до конца обезличены, у каждого очевиден, как сказал бы Достоевский, «маленький ум», которого хватает на стебные интонации в отношении своего странного коллеги. Преступление Акакия — как выясняется в процессе дейс­твия — в том, что, получив новую шинель, он не отказался от приглашения на чай от этаких коллег, более того, возжелал встать в их серый ряд. И хотя со всадниками апокалипсиса, в которых в итоге превращаются четыре мучите­ля, молодой режиссер дал маху, но с альтернативным рассказчиком — сердобольной уборщицей, с материнской нежностью повествующей о судьбе героя, — ­попал в десятку. Да и в точности диагноза ему не откажешь: это действительно главный соблазн современности — стремление быть как все.