Спектакль

Братья Ч.

На нынешнем Чеховском фестивале много чего уже показали — ходили три сестры на ходулях, Шарлотта на пуантах, Фирс умирал с именем Сталина на устах, — а сколько еще впереди. Премьера Театра Станиславского среди премьер, минувших и будущих, выглядит белой вороной: это единственный спектакль про самого Чехова. И это самая ясная и внятная история. Тем, кто читал о Чехове только в ЖЗЛ, она покажется неожиданно жесткой. Перед нами не чахоточный интеллигент в пенсне, а молодой Антон в кругу своего «родственного клобка»: подающие надежды, но уже спивающиеся старшие братья, «друг сей семьи» Наташа Гольден, воюющая за Антона с его невестой, богатой наследницей Дуней Эфрос; разорившийся отец, посадивший семью Антону на шею и понукающий его, как погонщик мула. Знакомым с Чеховым недавно и по книжке британца Рейфилда (а его умозаключения о том, что у Чехова не получалось с порядочными женщинами вроде Дуни, потому что начал слишком рано и с бл…дей, расходятся сегодня как горячие пирожки) пьеса Греминой, напротив, покажется целомудренной вещью, которую можно рекомендовать хоть бы и школьникам. Дневники Чехова, которые цитирует Рейфилд, Гремина штудировала еще пятнадцать лет назад, когда писала «Сахалинскую жену». Ее пьеса — развернутый комментарий к крылатой чеховской фразе про «раба по капле». И комментарий не лишний, потому что преувеличением будет сказать, будто многие помнят контекст. «Что писатели-дворяне брали у природы даром, то разночинцы покупают ценою молодости, — писал Чехов издателю Суворину. — Напишите-ка рассказ о том, как молодой человек, сын крепостного, бывший лавочник, гимназист и студент, воспитанный на чинопочитании, целовании поповских рук, поклонении чужим мыслям… выдавливает из себя по каплям раба и как он, проснувшись в одно прекрасное утро, чувствует, что в его жилах течет уже не рабская кровь, а настоящая человеческая». Гремина и написала этот рассказ — построив его на цитатах из переписки братьев, дневника отца и пьес и рассказов самого Чехова. Но более всего пьеса хороша тем, что она не столько про Чехова, сколько про слом семейного сценария в целом, и в этом смысле она может быть рекомендована не школьникам, а, напротив, зрелым, битым жизнью детерминистам, верящим, что переломить судьбу не представляется возможным. Александр Галибин, на мой вкус, упускает возможность говорить «в целом» и слишком сосредоточен на биографическом Чехове. Желая избегнуть упреков в желтине, он с первых минут сигналит: в чеховском белье его театр ковыряться не намерен. Первое, что видят зрители, войдя в камерный зал, — развешенные на веревке штаны и простыни. Горничная унесет их — и только тогда спектакль начнется. Еще режиссер немного слишком бес­покоится о том, чтобы развести в разные углы противоположности: Ирина Савицкова в роли яркой и вульгарной Наташи малость криклива, Анна Дубова в роли нежной Дуни слишком уж невинна. Николка в исполнении Антона Семкина откровенно кривляется, Всеволод Болдин в роли Александра юродствует и лезет с ногами на стол. Станиславу Рядинскому удалось бы сыграть Антона и без та­кого «мощного» контрапункта — у этого актера есть довольно редкое качество (которое Гарик Сукачев использовал в «Доме Солнца»): в нем молодость и естественность уживаются с достоинством и значительностью. Публика же более всех радуется Александру Пантелееву — он играет отца, Павла Егоровича, чудо­вище и святую простоту, для которого Гремина написала серию реприз: «Саша, Коля, берите пример с Антоши. Таланту не дал Господь. А пишет день и ночь».