Спектакль

Выплеск

Актовый зал заканчивает проект «Фабрики воображения». Будучи сам такой фабрикой, Актовый зал за год привозил в Москву резидентов других фабрик, европейских — литовского The Arts Printing House, французского Mains d’Oeuvres, амстердамского Melkweg. Сейчас очередь французского La Ferme du Buisson. Если буквально, на фабрике технических бумаг гостит кустарниковая ферма.

Скажем прямо, французская актуальная культура живет на этой ферме с комфортом, не в пример нашей. La Ferme du Buisson, расположившийся в краснокирпичном здании конца позапрошлого века в пригороде Парижа Ноизель, имеет театральный зал на 800 мест, холлы, которые движением руки превращаются в игровые площадки, студии, кинозалы, площадки на открытом воздухе... В общем, ферма призвана нечеловечески провоцировать воображение. Как у нее это получается — увидим в спектакле Александра Кастреса, танцевавшего в компаниях небезызвестного Режиса Обадиа и самой Пины Бауш. Параллельно он играл в драматическом театре и упражнялся в области видеоарта. В спектакле про мистера Зе­ро «Famous When Dead» он рассуждает о смерти как способе познать самого себя и пользуется при этом всеми своими навыками.

Группа NLF3 приезжает с киноконцертом. Их «Que Viva Mexico» («Да здравствует Мексика!»), в котором психоделика мешается с афроджазом и бразильской попсой, — это саундтрек к неоконченному фильму Эйзенштейна о революции в Мексике.

Третий участник арт-уикенда — ­не­истовая Анжела Лорье, которая, рассказывая о самом личном, буквально ­вы­вернется наизнанку. Вначале мы уви­дим оцепеневшую женщину в белом платье, потом услышим голос мужчины, который рассказывает, что его близость с женой была несовместима с общей жизнью. Он появляется на экране — крупный пожилой месье в клетчатой ­рубашке. Его голос выводит актрису из себя, она выворачивается из платья, как из смирительной рубашки, но тот ­говорит и говорит, и тело актрисы под его напором гнется и корежится. Мы узнаем, что этот мужчина — ее отец. Что он ушел из семьи и видел детей только изредка. Что Анжела росла рядом с братом, с которым порой опасно было ­на­ходиться под одной крышей, — он страдает маниакально-депрессивным синдромом. Мы видим брата на экране, он улыбается, чешет за ухом собаку, непрерывно курит. Отец рассказывает, как ссорился с женой. Актриса жмется к экрану, распластывается на изображении отца, пытается закрыть ему руками рот, когда он говорит невыносимое. Живая Анже­ла обсуждает с экранным отцом, можно ли взять Дэниела в путешествие, ведь любое изменение привычкам вызывает у него припадки ярости. Показывают семейную хронику — путешествие на машине по Канаде. Вот Анжела на фоне индейского тотема, вот Дэниел на фоне неохватного дерева. Но Анжела продолжает расспрашивать отца, вскрывая самое болезненное в их отношениях. Анжелу корежит, гнет назад так, что нормальный человек не выдержал бы. Встав на мостик, она передвигается по сцене как странное животное, в конце кон­цов она выворачивается так, что может увидеть собственный позвоночник. Ее сверхчеловеческая гибкость в этот момент меньше всего вызывает восхищение. Самая естественная мысль в тот ­момент, когда на полу корчится существо с головой между колен и камерой на причинном месте, а на экран выводится искаженное мукой лицо, — о том, что сильнейшие страдания и главные испытания нам несут наши близкие. Мы видим брата и в реальности: он ­вы­ходит на сцену вместе с Анжелой — источник своей боли актриса держит при себе. Он, так сказать, всегда включен в ее райдер.