Спектакль

И свет во тьме светит

Фолькер Шлендорфф дебютировал в кино в тридцать с небольшим, взял «Оскар» за «Жестяной барабан» в сорок, так что каждый раз, встречая его имя в афише нового фильма, с удивлением отмечаешь, что глыба-то жива. На самом деле Шлендорффу всего семьдесят, и когда он устает снимать, то отдыхает активно — ставя в театре. В день рождения Льва Толстого в Ясной Поляне Шлендорфф покажет «И свет во тьме светит» — ­недописанную и не слишком пьесу, в которой Толстой в начале девяностых начал описывать хронику своего мучительного раздвоения, приведшего к побегу из семьи в 1910 году.

В пьесе, которая так и не была дописана, Толстой отдал свои убеждения, взгляды на государство, армию, церковь, брак, а главное — свою возвышенную одержимость жить по заповедям Сарынцеву, а самого его окружил персонажами, чья жизнь основывается на правде обыденной и привычной. Сарынцев не в силах наблюдать нищету мужиков, праздность семейных и намерен отдать землю тем, кто на ней работает. Семья борется за средства к существованию как умеет — собственными ­силами и привлекая тяжелую артиллерию в лице влиятельного церковника. Но ни он, ни семья не могут поколебать ­Сарын­цева. Вместо противников это сделал союзник. Молодой Борис, впечатленный учением Сарынцева, отказывается служить в армии и оказывается сначала в сумасшедшем доме, а затем в штрафном батальоне. Сарынцев не спасся сам и только погубил молодого человека. «Отец, помоги», — взывает он в финале. В спектакле Шлендорффа он взывает не к театральным колосникам, а к настоящему небу.

Премьерные спектакли показывали в Германии, и декорацией им служила старинная княжеская усадьба. Некогда она принадлежала прусскому канцлеру–реформатору Харденбергу. Один из последних Харденбергов участвовал в покушении на Гитлера в 1944-м. После раздела Германии вокруг расположилась военная база ГДР Марксвалле, но дворца социалистическое строительство не коснулось. Этот сдержанно-роскошный дворцовый комплекс и парк, в котором стриженый газон согласуется с затянутым ряской озерцом, называют не иначе как «бранденбургской идиллией».

Действие идет на деревянном помосте посреди луга, зрительский партер составлен из дачных складных стульев. За спинами зрителей — дворец, в трехстах метрах впереди — лес. Прежде чем появляются актеры, слышны их голоса: они идут через луг с охапками цветов, кто-то катится на велосипеде. На сцене водружена невысокая стена, разделенная на четыре подвижные части. Когда они сведены воедино, перед нами как будто обычный театр. Когда стены поворачивают боком, пространство размыкается до самого горизонта и темнеющее небо словно ­аккомпанирует тем сомнениям, которые сгущаются на сердце у Сарынцева. А когда окончательно темнеет, вдали зажигают костер. Мальчик в тельняшке подбрасывает в него хворост, ­рядом кутается в шаль его сестра — словом, и свет во тьме светит.

Толстого играют в атмосфере, которая обычно ассоциируется с Чеховым: праздность, бесконечные разговоры, за которыми протекает жизнь, застолья, в конце концов, сверчки (в распоряжении Шлендорффа оказалась целая армия цикад). Толстой растворяется в этой атмосфере, и из идейного диспута на поверхность всплывают чеховские мотивы — и то правда, что Сарынцев и прочие только говорят, а действует один Борис, и тот оказывается нелепой жертвой чужих прекраснодушных разговоров.

Шлендорфф кокетничает, говоря, что он не театральный режиссер и не решился бы ставить на сцене. Спектакль на пленэре-де снимает часть ответственности, которую налагает сцена. Но это не так. Природа, напротив, проявляет малейшую фальшь в актерской игре, и если актеру, по поговорке, никог­да не переиграть кошку, то от актеров Шлендорффа требовалось переиграть закат. И труппа Шлендорффа выдерживает это испытание с большим достоинством. В особенности Ханс Михаэль Реберг, один из лучших актеров Германии, и его партнерша Ангела Винклер, которая работает со Шлендорффом со времен «Жестяного барабана». Если была в отношении ­Толстого к себе хоть доля иронии, то Реберг сыграл не Сарынцева, а именно Толстого. Если Софья Андреевна Толстая нуждается в оправдании, то это сделала Винклер, сыграв списанную с нее Марью Андреевну. Вечерний туман заставляет зрителей кутаться в пледы и охлаждает пафос, стоит ему заняться на сцене. Но Шлендорфф и сам предупреждает его вспышки, переводя действие в комический регистр, как в той сцене, где сын Сарынцева Степа флиртует с молоденькой бедной родственницей, а та играет Шопена на рояле. Актриса еще только заносит руки над воображаемым роялем, и из динамиков уже несется сладкая музыка. Или в финале, где мать Бориса в исполнении замечательной Трауте Хёсс выкрикивает гневные ­эскапады в лицо Сарынцеву. Но в соседней зале звучит ­му­зыка, и она, утерев слезы, устремляется на ее звуки — танцевать.

Директор «Ясной» Владимир Толстой говорит, что сделал на премьере Шлендорффа открытие: оказывается у Толстого было чувство юмора. Впрочем, самому Толстому не до шуток: в сентябре он принимает спектакль у себя. Публике нужно ­запастись теплыми вещами и ехать в Ясную Поляну невзирая на прогноз погоды: актеры Шлендорффа говорят, что готовы переиграть даже сентябрьский дождь.