Спектакль

Аркадия

Для меня командор Том Стоппард – живой классик драматургии, чей текст физически ощутимо полнокровен и аппетитен, эстетически изящен, подлинно интеллектуален. Этот текст приятно читать, приятно говорить и приятно слышать со сцены, а когда на сцену ещё и качественно переносят сюжет пьесы, это ещё приятнее. В сюжете «Аркадии» (для тех, кто в тундре: Аркадия – полумифический пасторальный край) сочетаются начало XIX века и наши дни, писчие перья и ноутбуки, кареты и японские автомобили, гении и безумцы, Байрон и байронисты, литература и секс, юмор и лирика, а математически выверенная формула будущего постоянно даёт сбой из-за того, что люди склонны любить тех, кого не полагается. Разделённые свыше чем полутора веками персонажи делят одну комнату, и на сцене они пересекаются, взаимодействуют, и кто-то живёт, а кто-то увлечённо и азартно изучает чужую жизнь, с лёгкостью додумывая утерянные фрагменты истории. Приятно пахнет архивной пылью и страницами старых книг, перелистываются и переплетаются эпохи со всем подобающим костюмным и интерьерным колоритом, мурашки пробегают вдоль хребта от знакомых и незнакомых звуков классической музыки, вдруг ставшей особенно космически-величественной… и вот уже обеспечен полный эффект присутствия, тянет подняться на сцену и тоже откопать в старом английском поместье какую-нибудь старую тетрадь, письмо, рисунок, и тоже, может быть, что-то своё понять. Стоппард дорог ещё и тем, что, изображая глобальное и бытовое в одной неразрывной упряжке, не задаёт вопросов и не даёт ответов – каждый читатель или зритель сам для себя определяет степень душевной работы, приводящей к личным, своим собственным открытиям. А труппа с Малой Бронной продолжает меня радовать тем, что все актёры оказываются на своих местах и играют искренне, так что сегодня на сцене появились живые, убедительные и многогранные герои, каждый из которых вызывает сочувствие. В общем, много говорить тут нет необходимости: «Аркадию» нужно читать и смотреть, или смотреть и читать, или, если уж выбирать одно из двух, то лучше смотреть – премьера оказалась однозначно стоящей вещью, достойной внимания любого театрала от начинающих до гурманов.

08.08.2009
Комментировать рецензию

Если собираетесь посвятить вечер просмотру «Аркадии», мой вам совет: потрудитесь всё-таки прочесть пьесу. Ибо идти на встречу с этим ярким, выразительным, хрупким, острым, лаконичным, пронзительным миром лучше подготовленным.

«Аркадия» Стоппарда – это головоломка, паззл. И паззл этот можно складывать не последовательно, а как получится, по наитию. Левый нижний кусочек – идиллия XIX века, английский сад, в бельведере которого свито гнездо любовных интижек; правый верхний – тень Байрона, который вообще-то совершенно ни при чём. Фрагмент наверху – история девочки-индиго, опередившей свое время почти на два столетия, сумевшей с математической точностью предсказать конец, вывести формулу нашей обреченности. Фрагмент снизу – судьба, не допустившая, чтобы человечество узнало об открытии Томасины раньше, чем было к нему готово. Но самая главная часть паззла – это мы.

Мы хотим познать будущее, но не можем разобраться даже в прошлом. Хотя, может, это не так важно… Мы ищем, мы идём вперёд, заранее зная, что обречены. «Цель, в сущности, ничто. И возвышает нас не цель, а сама жажда познания. Иначе мы покинем сей мир так же тихо, как пришли... Верь во что хочешь: в Бога, в отделение души от тела, в высший дух, в ангелов, если угодно…Если ответы в конце книги, я еще подожду. И то это ужасно нудно. Уж лучше бороться – хотя поражение неотвратимо и необратимо».

Вечер наедине с «Аркадией» не только дарит переживания эмоционального характера – он стимулирует работу мысли. Что касается самой постановки, то спектакль, безусловно, стоит посмотреть хотя бы из-за великолепной музыки. Хороши также Андрей Рогожин в роли Валентайна Каверли, Бернард Солоуэй в исполнении Дмитрия Цурского и, конечно, Томасина-Шеина.

Крепкая - качественная и пикантная, выдержанная и какая-то коренастая в своей театральной устойчивости пьеса поставлена в театре недурно. 3/4 времени выдержан запал, вкус и стиль (до первого слова "говно" и замызганной футболки одного из героев).
Рамы "выхода в сад" - крепкие, деревянные, созвучные пьесе - призваны создать атмосферу "старинного английского поместья", но до конца выдержать взятую автором пьесы планку не удалось.
Возрастной разбег исполнителей сбивает с толку и мешает восприятию пьесы.
Сбитыми с толку кажутся актеры - такое ощущение, что они не понимают своих персонажей, играют какую-то "рамку" - это касалось Хлои, Валентайна, Эзры - да доброй половины актеров.Пьеса и так постмодернистская, для зрителя там припасено немало недоумения.
И да - пока у вас есть Данил Лавренов, срочно ставьте много Пушкина - его даже гримировать не надо, очень удобно! И вообще, молодежь актерская в этом спектакле мне понравилась!

Все самопроизвольные процессы в природе идут с увеличением энтропии (меры хаотичности, неупорядоченности системы).
Невозможно перевести тепло от более холодной системы к более горячей.

Второе начало термодинамики. Неопровержимые законы физики, которые отчаянно пытаются опровергнуть на сцене двое.
Томасина и Септимус. Ученица-подросток и немногим старший ее учитель. Штудирующий с нею, тринадцатилетней, варианты решения нерешаемой теоремы Ферма и варианты размешивания варенья в рисовом пудинге, физические законы о теплообмене твердых тел и жизненные законы о теплообмене тел живых.
Двое живущих и любящих – никогда не узнавших (даже в объединяющем всех финале спектакля) о том, что станут по прошествии века лишь объектами изысканий и жертвами неумеренной фантазии нескольких сомнительных ученых.
На сцене два временных периода, два века – и насколько же органичнее чувствуется именно тот, старинный. Куда врываются со своей современностью нежданные гости. Разрушая, копаясь в истории отношений, строя домыслы, разбирая личные письма и документы… А те двое (актеров), о которых – выше …играют, по-видимому, СВОЮ эпоху и существуют в этом пространстве как в привычном, вдыхая воздух давности почти двух столетий и оживляя его – для зрителя века под номером 21.
Аркадия, страна невинной беззаботности и радости, увы, недостижима ни в каком веке. А все попытки ее создать в итоге оборачиваются – сквозь века – лишь интересом небольшой группы археологов и историков.
Но…
Но каждый раз хочется верить в чудо. И меня до сих пор тревожит судьба Уранополиса, навсегда скрывшего от глаз всей Эллады (и читателей Ивана Ефремова)) судьбу Таис Афинской.
Впрочем, я по обыкновению отвлеклась!))
Двое изучают науку и друг друга – и до того, что они потом будут изучаемы потомками, им нет дела. Отшельник, из озорства пририсованный ученицей в плане перестройки поместья ее матери, становится век спустя символом романтического мифа. Учитель, чувствующий это заранее и добровольно самим собою оживляющий выдуманного персонажа. Соединение веков в единственной, никогда не меняющейся (хотя, и ставшей век спустя более циничной) параллели Адам-Ева-яблоко познания.
Осознание того, что современные герои, нарушающие цельность пространства, наглые, топорные, циничные, неинтересные друг другу – это демонстрация того, во что выродились Томасина и Септимус всего через сто лет.
И возникающее отчаянное желание возврата в прошлое – благо, театр это позволяет. Возвращения на два (уже два!) века назад, к тем первозданным и природным, в ком нет цинизма и фальши.
…Второй закон термодинамики говорит о том, что тепло пойдет от тела с большей температурой к телу с меньшей до тех пор, пока температуры обоих тел не выровняются. У Томасины и Септимуса теплоотдача была такой силы, что ученица сгорела. На следующий же день. В буквальном смысле слова. Не выдержав той степени накала, которую едва выдерживает (но выдерживает!) Септимус.
В нем, в итоге, оказалось этого тепла – в разрушительном количестве. Именно он – был горячее.
-----
Но это лирика. Теперь немного конкретики))
Мне осталось непонятным (и показалось неоправданным) сценографическое решение со стеклянной стеной в размер всего портала, отсекающей три четверти сцены в глубину и оставляющей артистам для работы только авансцену. К примеру, разрубленное железным пожарным занавесом пространство в «Беге» Бутусова в Театре Вахтангова – необходимо и оправдано (и режиссерски освоено мастерски). В спектакле же Сергея Голомазова необходимость загонять героев в такое узкое и неудобное им самим пространство – неочевидна. Оставшаяся же часть сцены за стеклом используется довольно скупо, а осваивать оставшиеся ограниченные три метра авансцены актерам сложно. Тем сложнее, чем более «литературен» материал – а «Аркадия» Стоппарда текстом перенасыщена. Наверняка в этом изначально был заложен некий важный для режиссера смысл. К сожалению, сейчас, по прошествии нескольких лет после премьеры – это почти не читается.
А теперь о главных героях. Да-да, они главные, хоть им и отведено меньше сценического времени – но именно во время их сцен внимание не выпадало из действия ни на минуту.
Алена Ибрагимова в роли Томасины Каверли – сложно ругать и сложно хвалить, потому что всего поровну. То, что задело больше всего, – на сцене нельзя показывать истерику – истерикой напрямую. Это сразу снижает впечатление и воспринимается как игра «по первому плану». Так прошел почти весь первый акт Томасины. Но во втором во многом помогло партнерство – и «девочка ожила»)) Сильная режиссерская рука и сильные партнеры – и актриса будет раскрываться очень интересно.
О сильных партнерах – подробнее. Отдельной строкой о Даниле Лавренове в роли учителя Септимуса Ходжа. Отдельной строкой о продолжении радости моих открытий большого артиста.
Очень немногие артисты умеют существовать на сцене в непрерывном монологе. Не только речевом. Монолог этот в теории можно длить, сколько угодно – насколько у актера хватит таланта, мастерства, мудрости, души и энергии.
Впечатлило его умение играть молчание – при том, что материал сугубо текстовый. А Данил работает с энергиями, с пространством – закручивая его вокруг себя абсолютно без слов. При том, что и с текстом работает виртуозно – не декламируя, но держа его непрерывно, и им – почти физически – воздействуя и на партнеров, и на зрителя. Именно в его исполнении от сложного, перенасыщенного языка пьесы действительно начинаешь получать эстетическое удовольствие.
На фоне сыгранных истерик Томасины – его «громкое молчание» и один единственный жест (поправил манжеты – кстати, очень точная нота, интересно, чья находка – актера или режиссера?) – в разы сильнее.
Роль Септимуса Ходжа сделана актером очень тонко и очень точно. Он стал тем, кто запомнился не крупными мазками, а отдельными конкретными сценами.
Вот леди Крум демонстрирует всем проект перестройки усадьбы – но среди всей суматохи обсуждений взгляд приковывает молчаливая фигура учителя, смотрящего в пространство. А потом понимаешь, что он этим безнадежно влюбленным взглядом вливается в леди Крум. Он влюблен с такой силой, что не замечает ни ее поверхностности, ни пренебрежительного к нему отношения. Он же всего лишь домашний учитель – куда ему против Байрона! Ведь даже его невинные и сомнительные «заслуги» вроде несостоявшейся дуэли потомки припишут его знаменитому однокашнику.
В глазах актера за минуту происходит развитие чувства. Без внешних истерик и нарочитой демонстрации он показывает публике трагедию того, кто вечно обречен быть вторым.
Все его бури происходят внутри – и все это он играет, почти не используя вербальные средства. Дыхания, напряжения, появившихся слёз, дрожания губ и пальцев рук – достаточно для того, чтобы понять - всё. Совсем всё.
Единственный выход эмоций у Септимуса – и то задушенный им сразу же – умирание его любви к леди Крум после ее циничного предложения встречи с предшествующими бесцеремонными расспросами о предыдущей связи. Ревность к вниманию мужчины, который раньше не значил для нее ничего (да и не стал значить больше) – вылилась в цинизм. Который вырезал из Септимуса всё, что было в нем ранее к леди Крум.
Для его героя, пожалуй, ощущение влюбленности – сильнее желания обладания (для второго – теоретически возможна реализация почти с кем угодно). Более того, это сыграно так, будто он эти две вещи для себя – разделяет (сознательно ли, бессознательно ли…). Поэтому он и не позволил себе ничего с Томасиной.
Это трагедия героя. Которой нет у Стоппарда. И которая есть у Лавренова.
И остался в памяти еще один момент – в какой-то момент мои глаза натолкнулись на второй план одной из картин спектакля – на еле видного из-за стекла сидящего в глубине сцены Септимуса Ходжа. И наполненное смыслом молчание на втором плане перекрыло все, что происходило в этот момент прямо перед глазами на авансцене. Монолог вблизи – не запомнился. Отчаянное молчание Ходжа за стеклом – запомнилось.
Впрочем, пора «финалить» (давно пора – возможно, скажет кто-то))
В финале все они соберутся на одной сцене. И никто из них не будет чувствовать себя некомфортно в объединяющем два века пространстве – они даже не будут чувствовать того, что в доме находится кто-то посторонний. Реальные люди и души тех, кто жил здесь век назад – еще вопрос, кто из них реальнее…
И войдет единственный, существующий в обеих эпохах немой мальчик… который век назад умел говорить. Которого век двадцатый, век развития науки – заставил замолчать навсегда.
И будет приглашение на танец в пустоту…
И ветер, ворвавшийся в этот антикварный мир из распахнутых – наконец-то! - дверей.
Септимус и Томасина встанут в проеме – и, вопреки Стоппарду, вальса не случится. Вернее, он случится – в молчании и недвижности. Они стоят, вокруг них электризуется пространство. И больше ничего не нужно…
И пусть финал спектакля так и останется в памяти – их прощальным вальсом, НЕ случившимся после сказанных – громадным усилием – слов Септимуса «Я… не… приду…».

А теперь… ПАУЗА.
«Ничто не пропадает бесследно. Все потерянные пьесы Софокла обнаружатся - до последнего слова. Или будут написаны заново, на другом языке» (с).

Для начала следует сказать, что Аркадия - это пьеса про филологов...
Вообще, там две сюжетных линии... ладно, давайте так: это пьеса про ученых и про филологов. (Извините).

В одной части сюжета, в начале 19 века, Томасина Каверли доказывает теорему Ферма и пытается вывести универсальную математическую формулу будущего.
Во второй - где-то в середине 20-го - в том же доме несколько сумасшедших ученых пытаются выяснить, кто такой Септимус Ходж, бывал ли в этом доме Байрон, как погиб Эзра Чейтер и что открыла Томасина Каверли.

Вот потому я и говорю, что это пьеса про филологов. Ханна Джарвис, написавшая книгу об английской литературе эпохи Байрона, исступленно ищет доказательства существования отшельника в готическом парке усадьбы Каверли, а потом, еще более исступленно, - доказательства того, что Септимус Ходж, домашний учитель Томасины, и ее, Ханны, уже "доказанный" отшельник - одно и то же лицо.
Бернард Солоуэй, амбициозный профессор, считает, что он отыскал ранее неизвестную рецензию Байрона на поэму Эзры Чейтера "Ложе Эроса", и ищет в усадьбе доказательства того, что Байрон убил Чейтера на дуэли. Впрочем, доказательства ему не особенно нужны - он и без того в этом абсолютно уверен и готовится к получению Нобелевской премии.
Тем временем Септимус Ходж, умело лавируя, выбирается из многочисленных неудач, в списке которых - внезапно открывающаяся связь его и леди Чейтер, визит его бывшего однокашника - лорда Байрона, которым увлекается хозяйка дома, а также попытки Чейтера вызвать Ходжа на дуэль за сатирическую рецензию на его книгу.

Сверх этого пересказывать сюжет не буду. Во-первых, это невозможно, - слишком много персонажей и слишком запутанные отношения их связывают. Во-вторых, если я вам все перескажу, исчезнет интрига. А я ведь мастер интриги, поэтому сходите посмотрите пьесу :)

А она действительно того стоит. Помимо того, что сам по себе текст Стоппарда - умный и тонкий, он еще и крайне удачно воплощен на сцене. Все персонажи, все до единого, - живые, колоритные, заметные. У каждого есть какой-то свой конек, своя особенность, все образы очень продуманные и каждый по-своему яркие. Странно немного, конечно, что собравшиеся в доме Каверли в 20 веке выглядят так, как будто их всех дизайнер подбирал, как мебель, чтобы они подходили друг к другу, - но погрузившись в рассматривание различных вариантов клетчатой ткани, представленных в костюмах, можно простить эту искусственность из эстетических соображений. Вот, например, Хлоя - прямо-таки идеал женщины :)

Из актеров запомнились, в первую очередь, конечно, главные - Антонина Шеина (Томасина Каверли) и Данил Лавренов (Септимус Ходж). Они прекрасные. Яркие и живые. Томасина - резкая, своенравная, умная, по-детски непосредственная; сначала эта порывистость казалась мне какой-то неестественной, но потом это ощущение куда-то ушло. И кроме того, я вспомнила одну свою знакомую :)
Септимус - насмешливый, ироничный, безупречно, по-английски сдержанный... и очень трагический. Ёрничает, издевается, безупречно парирует любые выпады, - но в какой-то момент возникает чувство, что он пытается выбраться из трясины, а она затягивает его все глубже. И, как мы к этому моменту уже знаем из более современного пласта пьесы, в конце концов все-таки затянет.
А сам Лаврёнов - какой же он потрясающий! Он завораживает, он приковывает. И Септимус Ходж в его исполнении - "сфинкс, не разгаданный до гроба".
Отношения Септимуса и Томасины довольно двусмысленны. Учитель и старший друг, соратник в борьбе против скуки и посредственности, а в конце - вероятно, возлюбленный. Но надо видеть, как они это делают! В финале - они стоят друг напротив друга и даже вальса не танцуют, в противоположность заявленному в тексте Стоппарда, но один их поклон друг другу читается как страстный поцелуй.
Впрочем, оставим это и перейдем к прочим персоналиям.

Вот, например, прекрасная тройка - филолог Ханна Джарвис (Вера Бабичева), влюбленный в нее биолог Валентайн Каверли (Андрей Рогожин) и влюбленный в самого себя профессор Бернард Солоуэй (Дмитрий Цурский), имеющий, однако, некоторые претензии и на Ханну.
Эти граждане запутались одновременно и в любовных интригах Байрона- Ходжа-семейства Чейтеров, и в своих собственных. Дело осложняется еще и тем, что Солоуэй написал разгромную рецензию на книгу Ханны, а теперь прибегает к ее помощи в поисках документов о Чейтере; а тщетно добивающийся ее благосклонности Валентайн страдает еще и оттого, что никак не может вывести формулу, над которой работала и Томасина Каверли.
Ханна - просто потрясающий типаж тетки-филолога. Она все знает и ей на все наплевать. Ей наплевать, как она выглядит и как выражается, кто в нее влюблен и когда конец света; ей важно только понять всю правду о Септимусе, Томасине, отшельнике и готическом парке. Это ляжет в основу ее будущей книги.
Когда в финале Гас Каверли, слабоумный подросток, приносит ей рисунок Томасины, доказывающий, что Септимус Ходж и отшельник из парка - это одно и то же лицо, она практически бьется в исступлении, восклицая: "Спасибо! Спасибо!"
И в этот момент я верю ей. Абсолютно. Я представляю, как это бывает.

Скажу еще совсем немного о том, что невероятно прекрасно расстилается ткань спектакля в тот момент, когда персонажи из обоих сюжетных линий начинают оказываться вместе на сцене и, как бы не замечая друг друга, одновременно вступают между собой в странную коммуникацию. Это настолько тонко сделано, что хочется смеяться от восхищения.
И плакать, потому что развязка уже совсем близка, а ты примерно представляешь, чем всё кончится.

Как несложно догадаться, я в восторге. Традиционная шоколадка отправилась по назначению, но в следующий раз, видимо, придется притащить много цветов, чтобы поблагодарить всех тех, кого поблагодарить хочется.
А если вам когда-нибудь предложат сходить на этот спектакль - не сомневайтесь ни минуты.