Спектакль

Горе от ума

Виктор Рыжаков, известный сотрудничеством с Иваном Вырыпаевым в жанре новой драмы, поставил хрестоматийную комедию А.С. Грибоедова «Горе от ума» со своими учениками – студентами выпускного курса Школы-студии МХАТ, мастерской Константина Райкина в рамках фестиваля «Твой Шанс».
Спектакль играют не в родном зале Школы-студии, а в фойе Театрального Центра на Страстном, где белыми щитами и драпировками ограниченно сценическое пространство, а зрители по-свойски усажены на составленные стулья и подушки.

Да и в целом настроение в этом месте – домашнее, та самая камерность, за которой идет зритель на подобные студенческие опыты – вот она, здесь.

Идея постановки одной из самых цитируемых пьес в русской литературе – задача вполне амбициозная, как для начинающих актеров, так и для режиссера-новатора.
Виктор Рыжаков уверенно задвигает на задний план навязшие на зубах у студентов и школьников – основной аудитории спектакля - социально-политические смыслы и конфликты пьесы, выводя на передний план романтическую драму.
И выигрывает дважды – постановка получает универсальное и актуальное звучание, способное зацепить молодых зрителей и позволяет наиболее широко и свободно раскрыться актерам.

Действие точно помещено во временной вакуум, где атрибуты эпохи в образах героев заменены милыми условностями. Вместо золоченых шнуров и обкладки полковника Скалозуба – белая веревочка, приколотая к черной футболке. Платье Софьи напоминает греческую тунику, и вот уже она – юная Далила среди античных колонн, ограничивающих сцену. Белый галстук Чацкого, не произведший, как и хозяин, должного впечатления, в финале безжалостно сворачивается в жгут для упаковки также никому не нужных здесь книг.

Монохромное решение костюмов и декораций подсказывает мысль о реальности происходящего, приближая зрителя и сокращая временную удаленность. Так же достоверен черно-белый фотоснимок.
Отказ от лишних оттенков, кроме того, может показаться ключом к максималистской оценке драмы Чацкого самих рассказчиков-мхатовцев: разумеется, Чацкий любит; конечно, Софья предала; несомненно, Молчалин жалок.

Чацкого в постановке В.Рыжакова играет Никита Ефремов, получивший за эту роль премию «Золотой лист» в 2009 году.
С улыбкой до ушей, раскинув руки, беспардонно голося, он врывается в гостиную чуть не раньше доклада о себе. И зритель верит, что, да, «и растерялся весь, и падал сколько раз», и сам, на своих двоих бежал в трогательных детских варежках, волоча мешок с подарками.
Горел предстоящей встречей, нетерпением увидеть свою Софью снова, засыпать приготовленными чудесами, сюрпризами, осветить встречу в канун Рождества разноцветными гирляндами и огоньками.
Громкий, искрящийся от счастья и предвкушения встречи и праздника он появляется, волоча за руку деда Мороза, своей волей втягивая в этот холодный белый дом вихрь торжества.

И на какое-то время ему удается закружить Софью в воспоминаниях, и вот она уже переводит восхищенный взгляд с белой елки на позабытого друга детства, и взгляд ее теплеет.

Под его честное обаяние молодости и радости попадает и ищущий опоры убеждениям в чужих мыслях и словах, неравнодушный к московским чаровницам («Пульхерия Андреевна!» - на выдохе) солдафон полковник Скалозуб; и истеричный и капризный Фамусов, который, кажется, который день мается от скуки и только рад зайтись в праведном гневе на «дочь-срамницу», встречает радостно; и Лизанька не сводит глаз с гостя-баламута…

Из разговора с главным соперником Молчалиным, который оборачивается полным моральным и физическим (молодая злость и ревность доводят до рукоприкладства) унижением Молчалина, Чацкий выходит победителем.
Он вновь обретет пошатнувшуюся надежду и ожидание праздника в глазах – и именно в этот момент в первый раз становится по-настоящему горько.

Сцена бала, бала-дефиле, бала-тусовки, которая из кажущегося безвременья выдергивает нас уже в современную Москву, делает происходящее на сцене до мурашек злободневным. Жесткий бит, рубленные претенциозные движения гостей-моделей, агрессивно и самовлюбленно демонстрирующих последние тенденции московской моды.
В этой сцене есть кульминация стремительного ритма, взятого в самом начале спектакля. Вот, куда все шло; вот, что эта Москва, в которую вернулся герой, на самом деле такое.

И динамика настроения Чацкого меняется. Он почти придавлен грузом омерзительных для него впечатлений от этой Москвы.
Он растерян, он едва успевает за этим бешеным ритмом, которому подчинена Софья. Как заведенная, она не может сойти с подиума-колеи, хотя музыка давно стихла.

Нет, не в нелепом слухе о сумасшествии причина его слома. У этого Чацкого достанет самоиронии посмеяться и отмахнуться.
Не репутация для него первостепенна – он готов был стать клоуном, скоморохом, Дедом Морозом, чтобы рассмешить любимую. Ему жаль себя, ее, того праздника, который он вез сюда, в этот дом. Его признания, его белую елку задвинули в угол, подарки не вызывают любопытства, его смех и искрящиеся глаза трактуются окружающими как предвестники нервического припадка сумасшедшего.

Финальный монолог Чацкий произносит, дрожа от завывающего ветра, от холода, с которым приняла его Москва, вздрагивающий под ушатом ледяного предательства.
Нет, он был не сноб, не циник, не обличитель. Юный и влюбленный, с обостренным чутьем на глупость и фальшь, честный и неспособный сладить со своим чувством - «глядел, и видел, и не верил» произнесены полушепотом, дрогнувшим голосом.
Под заунывный вой ветра за окном Фамусов застает в гостиной две съежившиеся на полу фигурки, две детские души, оставшиеся на холоде без праздника и без чуда.
И хотя они очень-очень хотели бы, их не согреет одна на двоих кофточка Софьи Павловны.

Никита Ефремов с первой минуты освещает своим присутствием на сцене унылые фамусовские покои. Да, к несчастью для блудного влюбленного, Софья Павловна, поколебавшись недолго – все же волшебная белая елка и пшеничная шевелюра Чацкого-Ефремова заставят дрогнуть и каменную – продолжает цепляться за принятое ранее решение.
Но зрители – нет. Зрители от студенческой постановки хотят праздничной бесшабашности.
И Чацкий с его дедморозовскими чертиками в глазах, как «за подвиги награду», срывает аплодисменты маленького зала.

Спектакль оставляет ощущение возврата к чистым неразбавленным, простым и правильным чувствам. И от этого светло.
Только долго в голове потом продолжает звучать робкий ксилофон Петрушки.
Он выводит пантомимическую мелодию Гии Канчели - еле уловимый привкус серого, такого непраздничного Рождественского утра.

Посмотрела чудесный спектакль. Спектакль называется "Горе от ума", идет где-то раз в квартал (по крайней мере, предыдущие представления были в январе) в Театральном центре на Страстном.

Пошла я туда "посмотреть на Ефремова-самого-младшего живьем": очень кстати увидела на днях анонс. Шла с настроением: "Ну, хоть и старьё, зато на Никиту посмотрю". И лишь когда спектакль начался, я вдруг вспомнила, что в школе мне очень нравилась эта пьеса. Нравились остроумные реплики Чацкого и сам Чацкий, нравилась линия любви, нравились стихи и разлетевшиеся на цитаты яркие строки. Но все прежние постановки "Горя", как я сейчас понимаю, были нудноватыми и тяжеловесными, как длиннющие пассажи с обличением "фамусовского общества".

Я очень благодарна режиссеру Виктору Рыжакову за то, что он поставил спектакль так, что всё, что мне нравилось, оказалось на первом плане, а всё, что навязло на зубах еще со школьных времен, стало фоном. Спектакль весь черно-белый, костюмы аскетичны, и это снимает весь почти двухвековой налёт и помещает историю вне времени. Остаются люди: юноша, влюбленный в девушку, и девушка, влюбленная в другого. Обличительные пассажи прочитываются на одной ноте, скороговоркой, любовная же история отыгрывается на предельном накале эмоций - даже если актёр всего лишь шепчет.

У Никиты самая ценная разновидность актёрского дара: ему не нужно ничего изображать, он играет очень просто, а у зрителя горло перехватывает. Так играл, например, Смоктуновский. Я их не сравниваю, просто чтоб было понятно, о чём я.

Короткая реплика, лицо почти бесстрастно, а зритель ощущает, как волнуется герой, или как растерян, или как раздавлен, или как охвачен страстью. Я не знаю, как можно так играть. Словно напрямую, в обход "изобразительных средств" передавать эмоции зрителю. (Сравнила с игрой Меньшикова, нашла на Ютюбе, - мне на вооот так водящего глазами Меньшикова в роли Чацкого после этого смотреть смешно.)

Может, так играют те, у кого огромная энергия внутри? Когда Никита отпускает ее, со сцены бьет бешеная энергетика. Чацкий Ефремова врывается, как порыв снежного ветра, в дом Фамусовых, принеся с собой всё для праздника, который он готов подарить Софье: ёлку, подарки и настоящего Деда Мороза. Он вешает гирлянду, которую остается только включить. Он с трепетом ловит каждое слово девушки, подмечает каждую интонацию и мучается: что не так? что изменилось? кто соперник?

Другие роли играют однокурсники Никиты Ефремова, выпускники Константина Райкина 2009 года. Актёры и актрисы разной степени яркости, но в большинстве своем прекрасно отыгрывающие свои роли.

И снова о постановке: множество изящных находок, позволяющих уйти от простой инсценировки. Пересказывать неохота, остроумные решения в пересказе слишком тяжеловесны. Спектакль динамичный, идет без перерыва, и ни одного провисания в ритме.

"Карету мне. Карету!" Гаснет свет, и в зале - подавленное молчание. И крик "Браво!" - совершенно заслуженный. И аплодисменты. Девочка-студентка театрального вуза, которая сидела рядом со мной, разрыдалась, когда все уже стали уходить. Её подружка утешала её.

Спасибо этому спектаклю, спасибо Никите Ефремову, я снова поверила в то, что драматический театр, в том числе тот, где играют действительно драму, может быть не только зевотной скукотой. Значит, осторожно буду куда-то выбираться. Обязательно пойду на него опять и обязательно буду звать с собой.

А гирлянда так и не зажглась. Это я только потом поняла, дома, вечером.