Спектакль

Мольер (Кабала святош)

Самая выстраданная пьеса русского репертуара «Кабала святош» была написана к тридцатому году, когда пьесы Булгакова бы­ли запрещены, а самого его не брали на работу ни репортером, ни даже типогрaфским наборщиком. Поставив точку в пьесе, в следующий раз Булгаков взялся за перо, чтобы писать Сталину и правительству: он просил приказать ему «в срочном порядке покинуть пределы СССР», раз он не может быть полезен своей стране. Сталин позвонил ему спустя несколько дней после самоубийства Маяковского: «Что, мы вам так надоели?»; Булгаков тотчас же был принят на работу во МХАТ, а переименованная в «Мольера» и переписанная пьеса была принята к постановке, но вышла только через шесть лет — она не нравилась Станиславскому. После семи показов при аншлагах спектакль закрыли: из Комитета по делам искусств в газету «Правда» была спущена разгромная статья.

Эта справка — в объяснение, зачем в Театре сатиры Франция XVII века рифмуется со сталинским СССР. Но в своих аналоги­ях тут идут дальше: талант Мольера расцветает в эпоху Короля-Солнце, крах приходится на 30-е годы, но умирает он только сегодня.

Браться играть булгаковского Мольера, не имея на то личного мотива, бессмысленно. В конце шестидесятых пьесу ставил Анатолий Эфрос, в его телеверсии Мольера играл опальный Юрий Любимов; в восьмидесятых Мольера в спектакле Адольфа Шапиро играл Олег Ефремов, ему тоже было что рассказать на тему «Художник и власть». Уходя из жизни, он завещал роль Олегу Табакову. В 2001 году Адольф Шапиро сделал для МХАТа новую постановку, но она недолго продержалась на сцене — ее сняли без подсказок Кремля, которому до театра уже не было абсолютно никакого дела. Витальному, успешному Табакову роль загнанного в угол судьбой и добитого властью Мольера категорически не шла. Кассы спектакль не делал. Его место заняла лихая комедия «Номер 13» о приключениях трупа.

Казалось бы, у Александра Ширвиндта ничуть не больше личных мотивов, чтобы играть Мольера (к слову, в спектакле Эфроса молодой Ширвиндт играл Людовика). Но мало того что играет он прочувствованно и о личном (всех простить, и предателей, и обидчиков). «Сатире», как ни странно, удался спектакль о театре и времени. На постановку был приглашен режиссер Юрий Еремин, чья суровая серьезность, казалось бы, противопоказана труппе, привыкшей играть комедии из жизни бизнесменов Кошельковых, энергичных старушек и ­так­систов-двоеженцев. Декорацией служит сцена на сцене; ­пор­тативные подмостки вертят так и эдак, предлагая публике представить себя то в зале Пале-Рояля, то за его кулисами, но в целом просят не забывать, что речь о Театре сатиры — его узнаваемый фасад с карнизом служебного входа воспроизведен на полотне справа от сцены. Герои переоблачаются с ходом времени; Людовик (Стас Николаев) сменяет камзол на мундир, священники — рясы на лубянские френчи, Арманда (Юлия Пивень) танцует танго в шифоновом платье, а сам Мольер в финале выходит на сцену ровно в таком же пальто, в каком его можно встретить на Садовой-Триумфальной. Ширвиндт играет про власть, которая пострашней абсолютизма и тоталитаризма, — власть публики и в конечном счете толпы. С этой властью не договоришься, ее не перехитришь, ей не «вылижешь шпоры», ее приговор нигде не обжалуешь, и этот приговор — самому Ширвиндту, его труппе, театру в целом — звучит ровно так же, как и королевский приговор Мольеру: «…только с тем, чтобы ваша труппа не умерла с голоду, разрешаю играть ваши смешные комедии, но ничего более…» Вплыть в вечность, лавируя между табу и предписаниями, тяжело, но возможно. И, скажем прямо, театр только в те времена и расцветал, когда власть железной рукой собирала толпу в нацию, а талант и слава художника рождались между молотом идеологии и наковальней личной судьбы. Ширвиндт играет артиста, живущего в худшее из времен. Его Мольер умирает, просто не в силах больше ломать комедию.