Спектакль

Курс лечения

Молодой доктор Анджей Майер (Андрей Феськов) явился в психиатрическую клинику профессора Зиминского (Сергей Лысов) лощеным франтом — в костюме с иголочки, с томно-развязными манерами удачливого наглеца и честолюбивыми планами. У него, видите ли, прекрасная идея — внедриться в среду пациентов под видом шизофреника и черпать материал для диссертации из доверительных бесед с душевнобольными. Зиминского прожект не очень впечатляет: во-первых, визитер отвлекает его от приятного времяпровождения за изготовлением домиков и человечков из овощей; во-вторых, как-то не хочется верить, что предприимчивый салага вдруг откроет науке нечто, чего профессору не удалось раскопать за всю его долгую практику… А в-третьих, еще что-то, какая-то смутная опасность, неприятное предчувствие, повисающее в воздухе. Предчувствия не обманывают: дела у Майера-пациента и впрямь пойдут не так блестяще, как хотелось бы Майеру-доктору.

Энергичный главреж Театра на Васильевском Анджей Бубень вдали от родины о ней не забывает. Герои «Русского варенья» скандировали: «Папу римского к нам не пускать», — кому еще, как не поляку, придет в голову ассоциировать римского папу с просвещением и прогрессом? В «Даниэле Штайне» Бубень позволил героине спектакля словами писательницы Улицкой бросить Польше гневное обвинение в преступном невнимании к ветеранам — жертвам нацистских гетто. В «Курсе лечения» страна Шопена и Мицкевича — это уже и место действия, и колыбель литературного первоисточника, романа современного беллетриста и драматурга Яцека Глэмбского.

Не читающей по-польски публике этот роман (как и этот писатель) неизвестен, и оценить его литературные достоинства затруднительно. В результате возникает вопрос: то ли книжка Глэмбского слабовата, то ли у Бубеня проблемы с инсценировкой. Вообще-то, в «Штайне» он показал себя режиссером грамотным и тонким, но ведь и на старуху бывает проруха. Главная слабость нового спектакля Театра на Васильевском — в размытости, рыхлости фабулы. Конструкция действия тут определенно двухэтажная. Со вторым этажом — символическим, где нужно вычитывать подтексты и аллюзии (мир — сумасшедший дом; мальчишка-экспериментатор — еще одна жертва жерновов, перемалывающих большие надежды), все в порядке, он обустроен; а вот первый этаж — реалистическая канва — замусорен до безобразия.

Подвальный беспорядок мешает работе актеров. Восходящая звезда кино Андрей Феськов (маньяк-членовредитель из фильма «Новая Земля») в роли Майера напрочь лишен своего фирменного обаяния. Хотя Феськов самоотверженно кидается в омут сложных психологических метаморфоз, демонстрируя хорошую актерскую выносливость, но его персонажу явно не хватает изначально заданной индивидуальности, четко прописанного характера, биографического бэкграунда — того, что на театроведческом языке называется преджизнью. Первостатейному актеру Юрию Ицкову хотелось бы пожелать роли более содержательной, чем плоская комическая маска, обозначенная в программке как «врач с тиком». ­Трагифар­совая бабушка (Елена Рахленко) — старая безумная актриса, бормочущая монологи Гертруды, тоже могла быть прописана интересней, но режиссер предпочитает тиражировать одну и ту же репризу, используя персонаж как ходячую функцию. Режиссерский формализм — еще одна беда «Курса лечения», впрочем, форма на этот раз не стала прокрустовым ложем. ­Некоторые актеры получили приличные лакуны для ­мини-бенефисов. И это уже настоящий праздник: великолепны и буйный параноик Дмитрия Воробьева, и его меланхоличный приспешник (Михаил Николаев), и усталый циничный лекарь Сергея Лысова, и пугающе правдоподобная шизофреничка Татьяны Малягиной, и целых три неприятные женщины в исполнении одной очаровательной Елены Мартыненко.

Впрочем, главный цимес новой постановки Бубеня даже не в этом. А в том, с каким доверием и какой тщательностью выполняют вычурные режиссерские задачи актеры второго плана; как уверенно держится ритм многофигурной, сложной феерии. И еще в одном, право, редком достоинстве. В категорическом отказе режиссера подсластить горькую финальную пилюлю: Бубень пустил в ход не слезоточивые мелодраматические штампы, а дерзкий и остроумный балаганный хеппенинг. Это позволяет уверенно говорить если не о мастерстве режиссера, то хотя бы о его крепком душевном здоровье.