Спектакль

В конце

Сначала байка. Однажды Джорджу Баланчину выпала халтура. Для халтуры требовалась музыка. Не знаю, что помешало ему подобрать нечто из Штрауса (кажется, новый саунд требовался по условиям контракта). Баланчин обратился к Стравинскому. Если бы он дружил с Дунаевским, то обратился бы к Дунаевскому. А так — со Стравинским его сближали эмигрантская судьба в Америке и специфичная, ироничная ясность ума (у Стравинского современники называли ее «холодностью» и «бездуховностью», у Баланчина — «балетной простоватостью»). Баланчин попросил написать, если можно, польку для слона. «Какого слона?» — спросил Стравинский, должно быть, голосом человека, разбуженного звонком в три часа ночи. «Молодого», — уточнил Баланчин (должно быть, голосом человека, который понимает, что просит бред, но просто очень надо). Стравинский написал, а Баланчин поставил польку для слонов. Так родился современный танец. Это моя личная теория.

А что? Как какая-нибудь «полька для слонов», так ее сразу уверенно прописывают по ведомству современного танца. Загляните в афишу. Вот питерский Инженерный театр «АХЕ», состоящий из современных художников, сочинил еще несколько десятков минут сновидений. И это тоже современный танец. Хотя все спектакли «АХЕ» — это картины светопреставлений с движущимися механизмами, светом, инсталляциями и человеческими фигурками (естественно, не танцующими). По мне, так это проходит по ведомству рубрики «Выставки» — не все то танец, что шевелится. Но я не спорю. Я отчаиваюсь. Когда в балетный театр приходят современные художники (и ставят интересные спектакли — а на «АХЕ» идти, безусловно, надо), это значит, что у балета временный паралич. Лет на десять-пятнадцать, не меньше. Когда классический императорский балет устал и впал в маразм, балетами занялись художники петербургского «Мира искусства» Александр Бенуа и Лев Бакст при концептуальной и административной поддержке Сергея Дягилева. И только в 1930-е развернулся как следует Баланчин: балет неоклассический. И дело даже не в том, что нет, например, талантливых хореографов. Нет, все метафизичнее. Что-то такое наступает в воздухе, отчего даже гении перестают плодиться. Как панды. Могут, но не хотят. Вот Уильям Форсайт, например. Гений постклассического балета, следующий после Баланчина. И что? Ставит инсталляции на заброшенных заводах с участием воздушных, что ли, шариков… Русские пока держатся: у нас есть один в поле воин — Алексей Ратманский. Но учитывая, что Датский королевский балет уже положил ему пожизненную пенсию, как долго сможет Ратманский сопротивляться? Повторю, речь обычно идет о десяти-пятнадцати годах. Так что на всякий случай наберите в грудь побольше воздуха.

А старомодные танцы (музыка, ноги) можно будет посмотреть на сцене Театра имени Пушкина — к нам впервые едет американец Дэвид Парсонс и его труппа из десяти человек. Парсонс начинал в 1970-е, в разгаре был международный «балетный бум» (это когда в одном только Нью-Йорке можно было выбирать между, допустим, Баланчиным, Джеромом Роббинсом, Хосе Лимоном и Мартой Грэм). И оттуда вывез старомодные представления о том, что балетная сцена — место для танцев. Не гений, нет, но у него и правда танцуют. Квартеты, дуэты, телесная выразительность и так далее. Самый свежий из привозимых ныне балетов поставлен им в 2005 году. Меня смущает только одно. Этот балет называется «В конце».