Вот спектакль, который вполне мог бы быть рекомендован к просмотру для зрителей, не посещавших драматические залы последние лет …надцать. С классической, но притом не затасканной литературной первоосновой. Достаточно почтительный по отношению к авторским идеям, однако и с очевидным стремлением вставить свое лыко в строку (здесь сам жанровый подзаголовок — «История успеха» — говорит за себя). Всем, ну или почти всем новомодным, равно как и выходящим в тираж театральным брендам нашлось место в двух с половиной часах плотного действа. Публика, сидящая, разумеется, на сцене (а где же еще?) должна, по идее, успеть за это время и освежить в памяти сюжетные перипетии одного из установочных текстов заокеанской литературы и вдоволь посопереживать ее главному герою, человеку непростой судьбы. И не единожды улыбнуться в специальных смеховых «зонах» постановки (порядком нализавшиеся работники сан-францисской прачечной через слово употребляют в своем диалоге междометие «нах…» — ни дать ни взять ново-драмовские персонажи). И в то же время подивиться обыкновенному чуду внезапных и метафорических искривлений сценического пространства, рождающихся буквально из ничего, — перед нами тот самый случай, когда художник-постановщик Виктор Шилькрот с придуманным им тяжелым, но подвижным подиумом должен быть по справедливости назван подлинным соавтором спектакля.
Что же до ведущего в этой связке Андрея Васильева, то он со своей задачей справился далеко не столь весомо. Притом что его собственный жизненный путь в какой-то степени сродни мартин-иденовскому. Учился в ГИТИСе на двух факультетах, колесил по Европе со спектаклями Театра армии, преподавал в Париже и Берлине, играл в израильском «Гешере». Написал несколько пьес (судя по всему, нигде не поставленных). Выпустил ряд спектаклей (неведомо где). Теперь вот, дорвавшись до академических подмостков и собрав вокруг себя выводок старательных позавчерашних выпускников (плюс пару актеров постарше), решил, похоже, продемонстрировать разом все свои знания и умения. Показать, что может-де и так и сяк и наперекосяк. В результате кристально цельное и словно бы на одном выдохе написанное полуавтобиографическое произведение о несовершенстве мира и трагической обреченности всякой истинной личности (недаром им зачитывались все русские мальчики, обдумывающие житье) превратилось в нечто аморфно-расплывчатое. Торжествующе эклектичное. В нелинейное повествование, то сбивающееся на бодрую гекльберри-финновщину, то вдруг начинающее отдавать какой-нибудь Барбарой Стил. Хотя и не лишенное местами известной живости и момента чисто образовательного. Актуального не только для Мартина Идена и североамериканских штатов рубежа XIX–XX веков.
