Спектакль

Серебряные колокольчики

Те широковещательные откровения творцов, которыми любят уснащать театральные программки, лучше не читать. В особенности до открытия занавеса. А то вот так ненароком зацепишься глазом за фразу «Вся моя жизнь, по сути, оказалась подготовкой к этому спектаклю» и начинаешь, в свою очередь, готовиться к худшему. Далее Александр Бурдонский спешит предуведомить: нас ждет «спектакль-реквием», призванный отразить «разочарование многих поколений». То самое, которое режиссер «наиболее остро пропустил через себя, генетически осознавая себя родным внуком Иосифа Сталина». И после подобной громкой фразы от человека, прежде никогда особо не педалировавшего родственную связь, поневоле ждешь чего-то грандиозного. Происходящее с лихвой оправдывает все ожидания. Это положа руку на сердце провал. Но провал в прежнем значении этого слова — величественный и торжественный, на который у современных суетливых подмостков, тяготеющих к «милой», непритязательной усредненности, кишка тонка.

Нет никаких сомнений, что постановщик тщательно пропахал одну из поздних пьес Ибсена «Йун Габриель Боркман». Доподлинно известно, что замысел вынашивался не один год и что в процессе его воплощения случились экзистенциальные конфликты с рядом народных и заслуженных артистов, первоначально намечавшихся в работу. В результате главные возрастные роли исполняют актеры, годящиеся своим персонажам в дети, причем поздние. Да, Антон Морозов демонстрирует прямо-таки черкасовскую способность к возрастному перевоплощению (если кто помнит историю с фильмом «Депутат Балтики»), но делает это, похоже, не приходя в сознание, так и не понимая, кого он, собственно, играет и что есть его Боркман — не просто бывший директор банка и народный кумир, отсидевший пять лет за финансовые махинации, но подлинно трагикомическая фигура сверхчеловека, раздавленного, но не смирившегося. Да, молодые женщины изображают скандинавских старух с пугающей самоотрешенностью, однако для постижения характеров своих героинь им не достает ни груза лет, ни, простите уж, энергии внутреннего переживания.

И главное — все происходящее погружено в тотальную сумеречность, давит невыносимой тяжестью бытия (стильная сценография Валерия Фомина воздействует на физическом уровне). При этом все исполнители в обязательном порядке переобуты в котурны: ни словечка в простоте — все многозначительно, с легким мистическим подвыванием. Оно понятно, что пьеса, датированная 1896 годом, несет в себе символистское начало и отдает чем-то декадентским. Но это все ж таки и семейно-бытовая драма, с которой никак не в силах совладать бродящие по сцене все сплошь «мировые души». Для полноты картины не хватает явления народу артистки Н.Заречной с ее сакраментальным монологом: «Холодно, холодно, холодно. Пусто, пусто, пусто. Страшно, страшно, страшно». Впрочем, публика образованная — а иная на Ибсена в Театр армии и не пойдет — хорошо помнит, чем закончился спектакль, описанный Чеховым в тот же год, когда писался «Боркман», — спектакль в постановке режиссера К.Треплева.