Спектакль

Последняя любовь

Художник Александр Орлов выстроил на сцене два полукружия огромных цилиндров, похожих на свитки Торы. Посреди разместились вполне прозаические вещи: круглый стол, пара табуретов — обстановка холостяцкой квартиры старого еврея Гарри Бендинера. Есть детали, прозаичные не в меру: на бельевой веревке сушатся многочисленные трусы Гарри, а сам старик регулярно покидает сцену по малой нужде, и всякий раз из-за кулис доносится его негодующий вопль: «Нэ успэ-э-эл». Остаться наедине с расстройством мочевого пузыря Бендинеру не дают двое — преданный управляющий Марик и призрак покойной жены Розалии. И тут в квартиру по соседству въезжает молодящаяся вдова…

Режиссер спектакля недаром с давних лет подписывается Владимиром Л.Воробьевым — чтобы не путали со знаменитым тезкой Владимиром Егоровичем, худруком Театра музкомедии, ныне покойным. У Владимиров — Егоровича и Лазаревича — даже учитель один: Товстоногов. Но судьба Владимира Л. в театральном Ленинграде сложилась не столь успешно: с 1990 года он пытал счастья в Израиле, а в Петербурге вновь объявился года три назад с идеей создания еврейского театра «Иерусалим». Идея провалилась, зато появился режиссер с репутацией специалиста по еврейскому вопросу; его приглашение на постановку новеллы Башевиса-Зингера вполне логично.

Самым колоритным героем спектакля оказался Марик в исполнении Сергея Заморева: артист не просто клеит бороду и пейсы, у него — набившего руку на ролях отпетых сволочей и сибаритов — откуда-то берутся сгорбленная спина, высокий скачущий шаг, нервная хлопотливость, напевная интонация и печальный взгляд. Выходит ожившая картина Шагала. У Елены Ложкиной задача на порядок сложней, и справляется она с ней не так блестяще. Пока актриса изображает шаловливый призрак покойной Розалии, дело идет на лад. Но когда ей положено явиться в образе новой соседки Этель, на высоченных каблуках, в цветных лосинах и глубоко подшофе, Ложкина явно пережимает с эксцентрикой. Прямо-таки начинаешь сочувствовать Гарри, к которому вместо женщины подселили клоуна. Впрочем, после антракта ситуация исправляется: переодевшись в вечернее платье, Этель — Ложкина царит наподобие библейской Суламифи и упивается собой, слегка кокетничая и любуясь партнером, нацепившим костюм тореадора.

Роль Гарри предназначалась Семену Фурману, но в итоге режиссер решил исполнять ее сам: актерскому мастерству его учил легендарный Борис Зон, кроме того, Воробьев несколько лет был актером израильского театра «Гешер». Внушительна сама фактура этого Гарри: встрепанная седая шевелюра и огромная борода, — но ставку Воробьев сделал не на выразительность, а на естественность. Когда, сделав нелепую оговорку в тексте, Гарри — Воробьев вместо того, чтобы стушеваться, заразительно смеется во весь рот, понимаешь: у спектакля есть параллельный сюжет. Вот пожилой еврей-режиссер, вот его друг актер, вот актриса, которая ему нравится, — и не все ли равно, как ее зовут: Розалия, Этель, Елена? В любом случае, сговорившись, можно устроить балаган с плясками, погонями, разбиванием вдребезги посуды, чередуя почти обрядовую строгость со скабрезными шуточками. Если при этом не подводят здоровье, силы и эстетическое чутье (а Воробьева на этот раз почти не подводят), то получается и публику завести, и самим всласть покуражиться.