Спектакль

Банкрот (Свои люди — сочтемся)

Выпускали спектакль тяжело. Многое стачивали и рихтовали на ходу. Смотревшие «Банкрота» в пятницу не находили общего языка со смотревшими в субботу — каких-то сцен в субботу уже не было, каких-то еще не было в пятницу. Вскоре после премьеры — кошмарное известие о гибели Евгения Меркурьева, выдающегося актера, для которого роль купца Большова, предательски обманутого дочерью и управляющим, могла стать заслуженным бенефисом. Срочный ввод Александра Рязанцева — и снова лихорадочные репетиции…

А между тем режиссеру Наталье Леоновой, кажется, как раз хотелось легкости, игры, театрального лукавства: скорее зеленых лугов, чем темных пропастей. Уже в прологе, когда купеческая дочка Липочка (Татьяна Тузова) выходит на авансцену не традиционной вульгарной дурищей, а трепетной мечтательницей, понимаешь: будет как минимум мило. Дальше эфирные девичьи грезы материализуются, и вот уже четверка бонтонных кавалеров приглашает на вальс зрительниц из первого ряда. Никакого тебе темного купеческого царства — вслед за фантазеркой Липочкой пойдет куролесить галерея прелестных суетливых чудаков. Вертлявый недотепа стряпчий, сладкоречивая сваха, кликуша ключница явно не в своем уме… Социальную драму Островского преобразовали в лирическую комедию. Впрочем, по-настоящему забавной ее делают только двое. Ольга Самошина — купчиха Большова — импровизирует с узнаваемым образом «простой русской бабы», существа беспорядочного, но не лишенного обаяния: благодушие сменяется внезапным гневом, гнев — слезами, слезы — смехом, начинай сначала. И тут не шарж, а только еле заметный зазор между актрисой и образом, акварель доброй иронии. У Александра Рязанцева краски гуще, мазок размашистей. Его старый купец смахивает на мольеровского Журдена — в этом ворчливом, но безобидном самодуре трудно заподозрить хоть толику практицизма, но наблюдать, как он читает домочадцам морали, попутно борясь с геморроем, отчаянно смешно.

Впрочем, бесконечно лить патоку было бы невозможно: «Банкрота» недаром называют самой жесткой из пьес Островского, в которой — ни единого положительного героя. Дочурка с муженьком-приказчиком все же должны отправить отца в долговую яму, прикарманив все его денежки. И тут-то спектакль дает слабину, да такую, что ее приходится компенсировать откровенным китчем. Приказчик надевает красный пиджак, милое дитя Липочка трансформируется в крикливую стерву, танцоры из девичьей мечты — в жующих жвачку головорезов, жестоко избивающих рохлю стряпчего. Грубо говоря, эффект выходит такой, будто финал для спектакля Петра Фоменко пригласили поставить Кирилла Серебренникова. Хоть бы намекнули, что за гниль такая в одночасье поела замоскворецкую Аркадию.