Спектакль

О сущности любви

Режиссер Михаил Левитин, энтузиаст поэтического театра, после Хармса и Пушкина взялся за персонажа противоречивого и нынче почти забытого — Владимира Владимировича Маяковского. Спектакль про любовь и смерть поэта начинается прологом из повседневности: двое следователей ГПУ (Юрий Амиго и Геннадий Храпунков) скучным голосом читают дело о самоубийстве 1930 года. Друг за другом возникают главные свидетельницы — конечно, женщины: Лиля Брик, Татьяна Яковлева, актриса МХАТа Вероника Полонская. У каждой своя судьба и свой голос, но здесь они просто карикатуры, раскрашенные, как в сплетне мемуариста, одной краской: Брик (Ирина Богданова) — нахалка и главная наследница, Яковлева (Катя Тенета) — уязвленная героиня богемы, Полонская (Ольга Левитина) — наивная дурочка. Но все-таки не они здесь главные.

После того как музы поэта выясняют отношения над его телом, начинается собственно Маяковский. В этой части действуют безымянные «разлюбленные», среди которых и одна незнакомка; это лирические герои стихотворений или просто отдельные ожившие образы. Им от 30 до 50, они выскакивают на сцену под прокофьевский марш из «Любви к трем апельсинам», выкрикивая свои строчки. За ними следует демоническое существо — Старик с кошками (Евгений Кулаков). Он, в пестрой шкуре-шубе и с волосами дыбом, играет здесь роль Черного человека. В финале возлюбленные поэта — три женщины из первого действия — появляются уже как персонажи его воображения. Они поют под пианино и нервную скрипку — джазово-кабацки, надрывно — самые известные стихи.

Левитин говорит, что долго мечтал поставить Маяковского, и это видно: трехчасовой спектакль, в который уместились все пришедшие в голову образы, разбухает, как перезрелый гриб. Идеи-споры сыплются из него без числа — знай подхватывай и делай отдельные эффектные сценки. Но ему хронически не хватает отбора. Пытаясь показать, что Маяковский не ходульный персонаж советской литературы, а страстный мужчина и редкий лирик, Левитин мастерски вытягивает из стихов образы — пластические, непредсказуемые — и зачем-то доводит их до абсурда. У Маяковского всегда есть железная логика ритма его знаменитых лесенок; самые сложные сравнения звучат у него ясно. На сцене «Эрмитажа» выходит нечто с нарочито затемненным смыслом, в духе обэриутов: материализуются отдельные образы — и рушится композиция целого. Впрочем, одна заслуга Левитина не подлежит сомнению: выходя из театра, хочется всерьез перечитать первоисточник. По нашим временам — уже немало.