Спектакль

На дне

Костяк труппы «Балтийского дома» — лучшие силы театра — молодой режиссер Егор Чернышов превратил в агрессивную братию бомжей. У Горького — как многие, конечно, помнят со школьных времен — были герои совсем уж, как сказал бы другой русский классик, «поконченные». Но были и вполне приличные люди, которым просто не повезло. Один из них, Сатин, даже читал гимн о человеке. Другой, Лука, выглядел целителем душ. У Чернышова «божий старец» Лука (Леонид Михайловский) — чистой воды уголовник. Душеспасительные речи-проповеди — удобная ему маска. Когда он разговаривает с хозяином ночлежки, слишком очевидно, что выяснять отношения на словах ему непривычно, что руки чешутся. Сатин, которому положено произносить: «Человек — это звучит гордо», только что отсидел срок (а сел, очевидно, в начале 90-х, когда не пропускал ни единого демократического митинга), вот и верит по-прежнему в громкие слова; впрочем, нельзя не заметить, что ближе к финалу, когда доходит дело до собственно гимна, он приправляет текст оригинала едкими интонациями разочарования. Зрители долго бредут гуськом по закулисью, пока не оказываются в небольшом полуподвале (на самом деле в пространстве под сценой, что в театре называют обычно трюмом; «На дне» потому и играют в девять вечера, чтобы не пересекаться со спектаклем на большой сцене). Лучшей декорации не придумать: каменные стены, доминанта серого цвета, запах сырости; сцены, понятно, нет. Всего оформления — пара деревянных столов и металлическая спиральная конструкция в центре: до ее вершины добираются только те, что отправляются на тот свет, — чахоточница Анна, повесившийся Актер. Остальные грызутся внизу. Рукопашные бои с опрокидыванием столов, выливаемая на пол вода и сверкающие глаза артистов создают в зале крайнее напряжение неэстетического характера: страшно, что покалечат. Есть лишь одно позитивное существо — Квашня Натальи Поповой, домашний материнский образ, сиделка-волонтер, которая заводит тесто, печет пироги и приговаривает что-то размеренно-убаюкивающее; другое дело, что героям с их полузвериной сутью все это ни к чему. Они чувствуют себя комфортно, только когда страх за собственную шкуру щекочет нервы, а злоба ищет способов прорваться наружу.

Спектакль начинается и заканчивается протяжным мычанием — песней, молитвой или плачем, в котором вся русская безысходность. И завыть есть от чего. Отнесись иначе актеры к тому, что играют, мог выйти приличный театр жестокости. Но актеры воспринимают сюжет как забаву: реплики о вечной жизни, новом мире и свободе действительно проще растащить на репризы и скетчи, чем докапываться до сути.