Спектакль

Русский дворянин-семинарист и гражданин цивилизованного мира

Еще раз Достоевский. И еще один наряду с «Нелепой поэмкой» Гинкаса спектакль о мировых вопросах: есть ли Бог, есть ли бессмертие. Спектакль о том же — но абсолютно иной, чем у Гинкаса, тон. По-восточному невозмутимый. По обычаю, который не нарушил в этом театре даже недавний пожар, уничтоживший его сцену, — домашний, интимный. Его играют на той площадке, которой раньше театр пользовался по случаю. Длинный, как кишка, зал Юрий Погребничко ухитрился использовать для перемены оптики: вначале действие происходит под самым носом у публики; в антракте зрительские ряды передвигают назад, и плоская «картинка» вдруг приобретает объем.

Название взято из посмертной записки Кириллова, одного из персонажей романа Достоевского «Бесы». По факту смерти Кириллова театр «Около» провел форменное следствие, еще вернее будет сказать — следственный эксперимент. Самого Кириллова в спектакле нет. Его роль, как и роли его собеседников, будь то Ставрогин или Верховенский — тех, кому тот излагает свою идею, — по очереди принимают служащие в черных шинелях, девушки-поломойки в шинелях же на вырост, дворники в ушанках. Дворников играют Алексей Левинский и сам Погребничко, который весь спектакль сидит в зрительном зале, и понятно, к чему он клонит: дескать, кто из нас не примерял на себя роль самоубийцы. Обстоятельства жизни и смерти Кириллова, как и текст предсмертной записки, профанировавшей эту смерть и превратившей ее в водевиль, — все это остается за скобками и к рассмотрению не принимается. Режиссеру интересен не Кириллов, а одна только логика его: Бог необходим, а потому должен быть; но его нет и не может быть; и если Бога нет, тогда он, Кириллов, и есть Бог. Тем, кто пойдет за ним, будет легче — им достаточно будет знать то же самое про себя. Ему же, Кириллову, нужно выполнить миссию, быть первым и во искупление боли и страха остальных людей «заявить своеволие». «Я хочу заявить своеволие. Я обязан неверие заявить…» — повторяет раз за разом очередной Кириллов. И если Погребничко к чему-то тут по-настоящему стремится, так это к тому, чтобы найти самоубийственной логике ответ.

После выноса тела — набитой тряпками куклы — на сцене устраивают странный дивертисмент: гитара, цыганский романс, русская песня — хрестоматийный набор, который венчают такие же хрестоматийные стихотворения Пушкина. «Мороз и солнце, день чудесный!..» — старательно выговаривает артистка, и поначалу позевываешь, умиляясь домашним странностям театра «Около». Но вдруг ошпаривает: «Пора, мой друг, пора! Покоя сердце просит…» Вот же он, цыганочкой и коленцами заретушированный ответ: пушкинское приятие жизни, всей целиком, включая мороз и солнце, и смерть тоже — приятие без логических на то причин, без оговорок.