Спектакль

Шесть пьес

Современный театр стремится отвечать веяниям современной литературы, где в моду и в обиход в последние годы вошли короткие новеллы-миниатюры, без ярко выраженной концовки, иногда с претензией на многозначительность, иногда и вовсе почти ни о чем. Постановка Ольги Лысак, носящая простое недвусмысленное название «Шестьпьес» представляет собой шесть историй такого рода.

Каждая из пьес имеет свой вполне независимый сюжет, однако актеры – почти все они задействованы одновременно в нескольких частях, как бы главах спектакля – изображают, в сущности, всякий раз одних и тех же героев, хотя только один из персонажей открыто дает это понять.

К созданию спектакля приложили руку Станислав Львовский и Линор Горалик, хотя самих сюжетов в качестве сценариев или рассказов их авторства не существует – все это были только наброски, идеи, обрабатывавшиеся и развивавшиеся уже режиссером и труппой. В общем-то на бумаге эти истории, несмотря на участие небезызвестных, по крайней мере на уровне сети литераторов, довольно трудно себе представить – они предельно будничны, в чем-то обыденны; в пресс-релизе «Шестьпьес» названы экзистенциальными зарисовками, однако это совсем не экзистенциализм куда как более известных писателей Сартра или Камю.

«Шестьпьес» поставлены в рамках акции «Открытая диафрагма», использование которой в фотографии обозначает выхватывание только одного плана – близкого или далекого, однако сам спектакль оставляет впечатление снимков, сделанных далеко не с самой живописной натуры и при помощи не самой мощной техники (речь здесь не о работе актеров и режиссера, а о самом материале, с которым они имеют дело).

Как и сюжеты, декорации в спектакле совсем незамысловатые: три икеевских столика, легко превращающихся то в кухонный стол, то в кровать, а то просто отставляющихся в сторону за ненадобностью; детские кубики; две мягких игрушки, при помощи которых в последнем эпизоде мужчина с помятым лицом и в тельняшке изображает сцены из фильма Годара «На последнем дыхании», и свисающие с потолка полотнища, образующие белый фон, на который периодически проецируется изображение.

Несмотря на целых шесть, вместо привычного одного, сюжетов, спектакль очень короткий – всего около часа, и это при довольно солидной цене на билеты. Зрительный зал театра DOC совсем небольшой, так что расстояние между зрителями и актерами минимальное, за счет чего почти каждый в определенный момент может почувствовать, что действующие лица обращаются не к аудитории вообще, а к нему непосредственно.

Актеры произносят свои реплики совсем просто, как люди и говорят в жизни, без свойственного отечественной драматургии именно что театрального переигрывания; одежда на них тоже самая что ни на есть обычная, повседневная, а грим не используется. Однако дело ли в игре, в режиссуре, а, скорее всего, – в общей задумке, но если вы надеетесь мрачным московским вечером приобщиться к прекрасному, имейте в виду, что остающийся после просмотра «Шестипьес» эмоциональный заряд сравним с тем, который возникает от поездки в час пик в общественном транспорте или продолжительного выслушивания жалоб близких друзей на их тяжелую жизнь.

рецензия была написала в январе 2006го после первого просмотра спектакля
***
Про «Шестьпьес»
Эпиграф: вынимая билетики счастья, я гляжу в несчастливые лица (А.Вертинский)

15го января мы с другом посмотрели спектакль «Шестьпьес» в Центре им.Мейерхольда. Сначала хотелось размахивать руками и много-много говорить. Потом – молчать и думать. Теперь мне хочется об этом написать. Может быть, не о самом спектакле больше, а о мыслях во время и после…

Совсем короткое действо, нет антракта – только мгновенные паузы между пьесками. Вопрос «Нравится/не нравится?» не возникает, ибо нравится и сразу. Спектакль о грусти, об одиночестве, о несчастливых людях. Их так много вокруг – несчастливых! Ну вот разве что самый первый вышедший на сцену персонаж, проповедник (ах, у нас в Солнечном целый центр для этих «старейшин» (таблички у каждого на груди – «старейшина Пётр», например) выстроен) по-своему счастлив. Он пытается своё понимание счастья передать прекрасной женщине, которой и юноша, и счастье его совершенно до лампочки. У неё в жизни есть своё собственное несчастье. И улыбка на её лице появляется лишь тогда, когда ей удаётся обидеть, обескуражить проповедника… Что ж, ей простится, она страдала.

Милая женщина, что-то лепящая из теста, глядя в поваренную книгу, сыпящая муку, смотрящая (даже, скорей, слушающая) старый мультик и говорящая по телефону. Несчастливая. Муж не торопится домой… Мама добра, но ей нельзя сказать всей правды… Магазин не выполняет обязательства… Она сильная, эта женщина. Она красивая и добрая. Она мечтает о ребёнке… И вот поваренная книга оборачивается Книгой Сказок, а тесто вылепляется в фигурку человечка. Детёныша? Когда женщина кидает поднос с тестом на пол, понимаешь, что детёныша не будет… может быть, никогда не будет…

Двое в аэропорту, в зале ожидания. Летят с похорон. Молодой человек и совсем немолодой человек. Молодой вглядывается в табло, ждёт объявления о посадке… Немолодой изрядно нетрезв и постоянно прикладывается к бутылке. Хоронили отца немолодого человека. Брат н.ч.отнёсся к нему пренебрежительно перед всеми. Обида и злость. Чёрная обида и чёрная злость. И всё – человек уже не человек, а почти животное, которое привязали и истыкали палкой. Только ведь есть такие дурные псы, которые от природы, от рождения дурны. Их только на цепь и можно, иначе загрызут кого-нибудь. Несчастливы и они сами, и все вокруг. Вот и этот человек ни про кого доброго слова не говорит, только про себя. До того договорился, что ему Глас с Неба обещает изрядную порцию возмездия, если рот не закроет. А только, я думаю, закрытый рот – не решение проблемы. У него же ещё мысли остаются… такие же злые и грязные. А мысли, они материализуются время от времени. Что ждёт этого человека? Ох, ничего доброго. Только он всё равно несчастный и несчастливый. И одинокий к тому же…

Дальше… мужчина сидит на полу и складывает кубики… дочка обходит его за версту, берёт свои игрушки… потом со всей силы ударяет по сложенным кубикам, уворачивается от рук отца… Гудки такси под окном… «Твоё такси приехало»… Два чемодана в руки – и вон, не оглядываясь. Мама с дочкой обнимаю друг друга. Снова несчастливые. Сцена короткая, но бьющая наотмашь. Я плакала.

Двое дома. Девушка гладит по голове мужчину, мучающегося мигренью. Какая чудесная пара! Наконец-то в этом полном печали спектакле появилась ПАРА! Приходит доктор и объясняет, что никто не знает, откуда те мигрени берутся, что ничего сделать нельзя, бла-бла-бла… Но хоть что-то можно? Можно укольчик. Только ведь никто другой вам бы не стал делать… Но, пожалуйста… Да, я сделаю… И вдруг – вопрос: а давно это началось?а с чего это началось? И не меньшее вдруг – телефонный звонок; трубка у мужчины; он вдруг вскакивает с постели с горящими глазами и просто пионерским голосом начинает разговаривать с … женой, которая сейчас на курорте с их сыном. Господи… сколько уже этого всего было в жизни. И больше нет иллюзии, что кто-то в этой комнате счастлив. Да и был ли?

Сцена последняя. На экране кадры из фильма «про шпионов» с молодым Бельмондо. За столом сидит переводчик-синхронист. Взгляды всех в зале прикованы к экрану. Герой вычислен и скоро будет убит. В него уже выстрелили. Он падает, переворачивается лицом вверх… вокруг стоят враги и девушка… как я понимаю, любимая, но предавшая… Бельмондо говорит фразы, его лицо искажают попеременно разные гримассы… Мне понятно, что происходит на экране. Я смотрю на переводчика и вижу, что его лицо отражает всю ту мимику, которая на лице умирающего героя фильма. Один в один. Улыбаюсь этому. Может, потому что именно в этот момент улыбается переводчик. Фильм закончен, зрители (в представляемом кинотеатре, но не на спектакле) расходятся… Переводчик подбирает плюшевых медведя с зайчиком и заново проигрывает всё то, что только что было на экране. Он ложится на пол и играет в кукольный театр. И, может, в этом больше жизни, чем только что было на экране. И кажется мне этот юноша таким счастливым! Потому что он может играть, потому что он может сопереживать и чувствовать то, что происходит с другими. У него наверняка в жизни много проблем, как и у всех, но он – счастливый… Или это я так думаю…

В спектакле нет финала (это не моё умозаключение, но моего друга, однако я не знаю, не уверена, что могу поставить копирайт, не называя имён). Артисты выходят на сцену и какое-то время просто ходят по ней то друг за другом, а то совершенно броуновски. Может, это время для зрителя подумать. Мне его не хватило. Я думаю теперь. И вот что меня мучает: почему нет счастья? Радости? Почему всё выстраивается на боли и потерях? На лжи и отчаянии? Скажете, эти эмоции понятнее? Не верю. Может, потому что человеку свойственно смеяться над упавшим и неинтересно смотреть на счастливую семейную пару? Может, счастье – это так скучно? Не верю. Многие ли могут про себя сказать, что они счастливы? Многие ли готовы принять счастье, которое попадает в их руки? Может, не зря называют счастье птицей? Только ведь и это название люди придумали. Спектакль – это всего лишь отражение жизни. Обычной повседневной нашей жизни. Что мы в ней видим? Бездомных… войну… болезни… убийства… насилие… не хочу продолжать. Помню, однажды в новостях среди всего подобного кошмара вдруг стали рассказывать про конкурс на звание «Лучший учитель России», брали интервью у одного из учителей – безумно интересно было его слушать! Вдруг Екатерина Андреева прервала (достаточно грубо, по моему мнению) его со словами, что у них больше нет времени и снова стала рассказывать об «ужасах нашего городка». Я тогда вспомнила «маленький сумасшедший дом» у Шендеровича… Да, регламент, рейтинг и всё такое… но я не хотела, не хотела про плохое! Я хотела про хорошее. А хорошее нам не показывают. Неужели целенаправленно? Неужели мы нужны этому миру несчастливыми? А потом мы не умеем любить, беречь и согревать не только друг друга, но и себя самих. Невыносимо грустно.

А спектакль «Шестьпьес» хороший, очень хороший! Я бы каждому посоветовала его посмотреть.
И спасибо огромное тем, кто сделал так, чтобы я его увидела.