Спектакль

Достоевский-Честертон: парадоксы преступления, или Одинокие всадники Апокалипсиса

«Двое пришли к полному согласию, поэтому один убил другого», — утверждает мужчина в черном бушлате, из-под которого торчит шотландский килт. Другой, одетый так же, красноречиво недоумевает. Первого зовут мистер Понд. Он — персонаж серии детективов Гилберта Кийта Честертона, английского писателя и эссеиста, жившего сто лет назад. Драматург Клим, писавший прежде на первый взгляд бредовые и графоманские, а на второй — далеко не глупые интригующие монологи для сильных актеров, обнародовал первую пьесу с обилием героев. Понд — один их них, второй — его помощник капитан Гэхеген. К ним подключаются журналистка, Раскольников, Сонечка Мармеладова, Катерина Ивановна и покойный Мармеладов. Все они обсуждают феномен сознательного убийства — его истоки и перспективы. И это, пожалуй, самый внятный и едва ли не самый любопытный из опусов Клима.

Поставил новый текст, как и прежние климовские, режиссер Алексей Янковский. Но «поставил» это неточно сказано. Гораздо вернее — представил, презентовал. Янковский смог убедить актеров отказаться от извечного кокетства, от характеров и личных интерпретаций с тем, чтобы на пустой сцене произносить реплики горячечной скороговоркой потока мысли, который имитирует Клим. Вот вам и современная модель античного театра, где актер — лишь проводник прозрений поэта. Другое дело, что Клим еще и изрядный загадочник — вопросы поначалу есть чуть ли не к каждой строке, начиная от заголовка. Но играет он честно: ответы находятся все до единого.

Достоевский понадобился Климу как писатель, чей герой впервые озвучил формулу «Если Бога нет, то все дозволено». Честертон — как писатель, в разгар эпохи имморализма высказавшийся за традиционные (и религиозные в том числе) ценности. При этом тексты самого Клима интригуют обилием парадоксов. Поняв все это, стоит уже только следить, как мысль пинг-понговым шариком перескакивает от одного персонажа к другому, выделывая кульбиты, но не теряя логической нити. Те двое, из которых один убил другого, были учитель и ученик. Ученик верил в Бога, учитель — в Дарвина. И стоило учителю перетянуть ученика на свою сторону, как тот поступил точно по формуле Достоевского, она же формула «Апокалипсиса сегодня». Ученик между тем оговаривается: «Вы убедили меня, что моя вера — это сонные грезы, но не в том, что видеть сны хуже, чем проснуться». И Достоевский снова пускается в погоню за Честертоном. А сходятся они на чисто русском, но исключительно изящном парадоксе: «Конец света — дело индивидуальное, как кому повезет».