Спектакль

Мосты и радуги

Автор спектакля Саид Багов не хотел ставить пьесу о широкой душе узкопрофильного неудачника. Он решил провести через всю постановку несколько тем, идущих параллельно друг другу, и всех их можно увидеть, только тщательно отделив, читая между строк, «в разрезе». В основную фабулу добавляется ещё несколько незаметных, на первый взгляд, историй, каждая из которых стоит отдельного разбора.

На сцену из левой кулисы в полумраке и в полной тишине выходит согбенный лысый человек в пиджаке, и, по-стариковски пошатываясь, обращается к незримому собеседнику, представляясь Фейербахом. Двигая желваками и поцокивая языком (что, как правило, присуще пожилым людям), названный человек пытается выяснить у темноты вокруг него, где находится мсьё Леттау, режиссёр театра, по чьей просьбе, собственно, он и оказался на этой пустой сцене среди неубранных декораций. На тщетные попытки старика вызвать на разговор режиссёра откликается только ассистент последнего. Ассистент, молодой ещё человек, сидит прямо в зале, перед сценой, так что ему отлично видно всё происходящее на ней. Фейербах чрезвычайно оскорблён тем обстоятельством, что сам господин Леттау отсутствует, и теперь старик вынужден будет общаться с его заместителем, но вскоре понимает, что иного выхода не предвидится. Чтобы хоть как-то отыграться за своё положение ожидающего, Фейербах всячески старается раздразнить Ассистента, сравнивая его с великими людьми искусства, имена которых уже ничего не значат для современной молодому человеку сцены. Последний, подавая краткие язвительные реплики, даёт понять старику, что даже несмотря на то, что тот знал много и многих, у него просто нет будущего, потому что Фейербаха давно уже не помнят. Когда становится ясно, что вечер всё равно придётся коротать вдвоём, вражда прекращается и Ассистент становится молчаливым слушателем, сидящим недвижно перед горе-актёром. Тем временем голос Звукорежиссёра объявляет, что господин Леттау пришёл, и Фейербах читает подготовленный отрывок. Когда он заканчивает, оказывается, что Леттау уже нет в театре…

Баговский герой получился вполне адекватным человеком, уставшим от жизни в целом и от себя самого, в частности. Он вытягивает гласные, на старый манер произносит «ч», когда следовало бы сказать «щ», все слова произносит отчётливо, но вальяжно и с присущим опыту и возрасту пафосом. Каждое слово его взвешено, каждое слово – отдельный жизненный этап, каждое слово и звук имеет цену, а посему как бы смакуется и растягивается. Однако через некоторое время Фейербах словно спохватывается и, как бы про себя, сказав, что сегодня он уж слишком заигрался в старика, резко выпрямляется, скидывает пиджак, изменяется в голосе, становится моложав, спокоен, лёгок и твёрд в походке. Но потом, рассказывая Ассистенту об очередном знаменитом знакомце из его молодости, Фейербах снова «переквалифицируется» в старика, становится тяжёл, а если точнее, весом во всём – в манере выражаться, в телосложении, в летах (достаточно только взглянуть на его позу: всяческие сомнения о его пожилом возрасте отпадают).

В спектакле появились лица, коих не было в пьесе. Одно из них – Актриса. Девушка Аня сидела в глубине сцены и тихо, но чётко, по-суфлёрски, подсказывала текст главному герою. В самые важные, ответственные моменты, когда Фейербах произносил чуть ли не сакраментальные для его и нашего с вами существования, он спрашивал помощи у невидимой в течение спектакля Ани, которая терпеливо и монотонно подсказывала ему первые слова фразы.

Суфлёр – это гипотетическая подсказка на все случаи жизни. На такие случаи, когда просто необходимо найти нужные слова, но их почему-то не находится и многое рушится. Режиссёр-постановщик «достроил», немного идеализировал жизнь, как бы отвечая на вопрос, «что бы было, если бы»; эти слова, которых может в обычной ситуации не достать, неожиданно нашлись. Эта сторона спектакля имеет своё название – театральная. Именно в театре можно инсценировать то, что практически нереально сделать в жизни. Как раз такое, почти незаметное, суфлёрство немного путает нас, но после объясняет то, что мы видим. Напоминает нам о том, что мы находимся в театре, смотрим спектакль, это как бы один из миров, задуманных режиссёром.

А сейчас постараюсь найти объяснение столь романтичному названию спектакля – «Мосты и радуги». Пьеса Дорста – рассказ о человеке, встретившемся тет-а-тет со своим последним шансом. Спектакль Багова – повесть о человеке, оказавшимся лицом к лицу с Богом. Слова Фейербаха в постановке Багова – исповедь того, кто устал, утомился с большой дороги. Кто просит прощения за свою ничтожность, но в тоже время никогда не забывает, насколько был он в своё время значим. К господину Леттау «на приём» приходит старик, который знает себе цену, знает цену уходящему веку, любит и гордится собой и своими современниками. В момент, когда Фейербах скидывает с себя пиджак, когда он просто и прямо рассказывает месьё режиссёру роль, он словно скидывает маску и, устав от самого себя, рассказывает о собственной никчёмности. Он освобождается от лишней патетики, избавляется от вычурности фразы и отточенности звука только тогда, когда понимает: его слушают. Это последнее слово грешника на смертном одре. От этого зависит его будущее. Уже на другом свете.

Ситуация слишком схожа с христианской исповедью, чтобы назвать это совпадением. Теперь можно назвать персонажей своими именами: Фейербах – кающийся грешник, Ассистент – священник, «заменитель» Господа в его отсутствие (что по понятным причинам может оскорбить истинно верующего), освободившийся от дел Леттау – Господь Бог, готовый слушать, молчаливо Вершащий Суд. Его волю выражает Звукорежиссёр (в пьесе это просто Голос за сценой). Последний сообщает о прибытии-уходе режиссёра, о том, что творится в театре (если продолжить «божественную» идею, он «служит» для связи с внешним миром, мирского с духовным). В конце спектакля становится ясно, что, несмотря на то, что Бог (он же Леттау) ушёл, грешник (Фейербах) прощён. В роли-исповеди актёра-грешника-старика говорится так же и о том, что, освобождаясь от бремени мирских проблем и бытовых склок, достигая горной вершины, человек наконец-то видит звёзды и море, садится на корабль и уплывает на тот конец, далеко-далеко. В этих его словах можно прочесть недвусмысленный намёк на рай. После этой речи луч софита, который был единственным освещением всего действия, гаснет, и на заднем фоне декораций зажигаются звёзды. Значит, Фейербах-грешник достиг вершины, увидел звёзды, а, следовательно, милован.

Речь актёров также напоминает нам о том, что ситуация вымышленная. Даже в те минуты, когда Фейербах избавлялся от тона опытного и мудрого старика, даже во вполне себе современной речи Ассистента и других чувствуется гармония. Все фразы отлажены и складны.

Из функциональных декораций на сцене только стол и два стула – для Фейербаха и Ассистента, остальное – драпировка на заднем плане, а под ней, как уже говорилось, «прятались» звёзды. По замыслу Танкреда Дорста должны были быть ещё рабочие, которые постоянно снуют туда сюда и мешают играть, однако, в спектакле Багова всё внимание уделено личности Фейербаха, поэтому остальные лица получились несколько схематичными, наделёнными какой-то одной чертой. Поэтому и Ассистент, и Девочка, и голоса Актрисы и Звукорежиссёра очень естественны, можно даже сказать, будничны, им как будто бы не надо ничего играть, потому что приходится играть самих себя. Ни один персонаж (на этот раз включая самого Фейербаха) не загримирован, всё предельно натуралистично, и даже то, что для этого спектакля был выбран зал с лепниной и огромной люстрой говорит о том, насколько схематично должно выйти всё, кроме характера актёра-грешника.

Таков баговский спектакль, спектакль-упрёк себе и своим порокам. Спектакль по пьесе Танкреда Дорста, пьесе-упрёку порокам и ничтожности других. Нельзя не согласиться с удачным соединением режиссёрского замысла и его воплощения на сцене. Это вдвойне удачный спектакль ещё и потому, что актёр Саид Багов, что играет в своей постановке самого Фейербаха, сумел продемонстрировать всю глубину этой тройной ситуации, не пережимая и со вкусом. Спектакль полнится практически полностью монологами Фейербаха, и передать всю разнообразную палитру чувств, как бы тривиально это ни звучало, очень нелегко. Так что, думаю, стоит запоздало поздравить Саида Багова с режиссёрским дебютом.