Спектакль

Своими словами

Иосифу Райхельгаузу, народному артисту России, художественному руководителю театра под солидной культуртрегерской вывеской, не дает покоя славное и специфическое прошлое вверенных ему стен. Напомним, что в доме на Трубной начиная с середины XIX века и вплоть до нэпа гудел знаменитый ресторан «Эрмитаж» — одно из любимейших мест отдохновения столичной интеллигенции; именно здесь, согласно апокрифическому преданию, выписанный из Франции повар Оливье впервые столь счастливо нарезал одноименный салат. К гению места худрук взялся апеллировать в своей новой работе, рассадив зрителей амфитеатром по обе стороны сымитированного ресторанного пространства, а самых смелых и состоятельных внедрив прямо в него, за столики.

Обо всех этапах большого пути в финале спектакля не преминет рассказать сам худрук, любящий щегольнуть тогой сценического deus ex machina и модератора действа. Историко-бытописательский рассказ идет под аккомпанемент «Прощания славянки» и мелькание на экранах кадров старой кинохроники, и странное дело: то, что в описании кажется дичью, тут вдруг обретает силу какой-то внеэстетической гармонии; хотя, с другой стороны, ничего удивительного, если принять во внимание, что непричесанный, пускай сбивчивый и корявый текст, произносимый своими словами, воздействует куда более сильно, нежели отлакированный до блеска реферат чужих мыслей и фраз.

Безнадежно уступив на поле современной пьесы таким рьяным адептам «новой драмы», как казанцевский Центр, «Театр.doc», а теперь еще и «Практика», «Школа» Райхельгауза взяла реванш в пространстве не менее актуальной сферы драматического искусства. А именно той, что скрывается за набором красивых терминов verbatim, work in progress, «метод наблюдения и техника чистой импровизации». «Нет драматурга», — гласит программка и делает это отнюдь не ради красного словца. Постановка действительно рождалась из коллективных творческих бдений, складывалась из пережитых, подсмотренных или прослышанных где-то житейских ситуаций; и это нужно видеть своими глазами — то, как высвобождается человеческое естество, отколупывая от себя наросты произнесенных за долгую карьеру чужих слов. В спрессованной в два с небольшим часа эстафете свободных диалогов на тему «Что бы могло происходить сегодня вечером в этом зале, будь здесь, как и прежде, обычный московский ресторан», осуществляемой посредством банального учебного этюда (причем Ирина Алферова, Анна Каменкова, Владимир Качан и — the best! — Альберт Филозов ощущают себя в этой стихии ничуть не менее вольготно, чем вчерашние студенты, а то и дают им фору) есть, конечно, немало всяческих шероховатостей. Я, впрочем, видел предпремьерный показ и взялся его описывать лишь по той причине, что уверен: все будет с течением времени лишь притираться, чиститься и улучшаться. Но есть в этом упражнении еще одна, все искупающая особенность, о которой, за бедностью собственных, вынужден говорить словами не своими: здесь — невзирая на всю «пустяшность» замысла, игривость воплощения и ресторанный привкус — в известном смысле «кончается искусство» и «дышат» те самые «почва и судьба».