Спектакль

Мисс Жюли

Шведский драматург Август Стриндберг, один из отцов «новой драмы», был тот еще женоненавистник. В редкой пьесе женщина не была у него источником житейских бед и зла вообще. «Фрекен Жюли» (так звучит название пьесы в традиционном переводе) была его самым первым драматическим опытом — манифестом нового натуралистического театра. Поэтому предисловие к первому изданию было чуть ли не длиннее, чем сама пьеса, а интригу Стриндберг с удовольствием накрутил из модных открытий в области психологических мотивировок поведения и физиологических особенностей женского организма. История про то, как в Иванову ночь графская дочка с подпорченной родословной согрешила с лакеем и покончила с собой, стала одной из первых трагедий нового театра. Ее играли про крушение дворянского мира, про загадочную женскую душу, про невозможность любви, про плохую наследственность, которую тогда приравнивали к античному Року. Кинорежиссер Андрей Кончаловский решил с трагедией завязать и «переиродить» всех натуралистов сразу.

Декорация действия — старая кухня в графском доме. В медной раковине бежит вода, за окнами зеленеют кусты пластмассового жасмина. Кухарка в народном костюме ворожит над тазиком в ночи, разгулявшиеся крестьяне в венках пляшут под народные напевы. Жюли Юлии Высоцкой, как и недавно сыгранная ею Нина Заречная из «Чайки», иногда талантливо вскрикивает, а в общем и не играет почти — просто ходит по сцене, изображая милую кокетливую дурочку. У Стриндберга много слов и объяснений, и она старательно их зачитывает. Жан (Алексей Гришин, Треплев из той же «Чайки») ловко и точно по тексту меняет маски трусливого лакея, страстного влюбленного и просто мерзавца, и совершенно неясно, кто же он на самом деле. Он чистит графские сапоги так же легко, как отрубает голову резиновому чижику, с которым не может расстаться нервная мисс. Их разговоры кажутся старательной истерикой на пустом месте и очень быстро наскучивают зрителю.

Получается странная вещь: пьеса, которую режиссер пытается поставить с предельным правдоподобием и почтением, оказывается предельно фальшивой и выглядит в лучшем случае как пародия на саму себя. Пожалуй, подвела привычка к кино, где пластмассовая лепнина павильона на пленке кажется настоящей стариной. Но в театре свои фокусы, и Кончаловскому в руки они не даются. Хотя у этой постановки есть одно достоинство: женоненавистник Стриндберг был бы доволен.