Фильм

Последнее танго в Париже

«Последнее танго в Париже», пожалуй, самый знаменитый фильм Бернардо Бертолуччи, мгновенно превративший тридцатилетнего итальянского постановщика в классика с мировым именем. По тем временам несказанно смелый фильм, вызвавший мощный резонанс в обществе. Да что там, он стал эротическим откровением 70-х. Едва ли найдется сегодня человек, который никогда не слышал словосочетание «Последнее танго в Париже». К сожалению, для многих это так и остается словами, как и «Касабланка», несмотря на то, что эти фильмы относятся к разряду тех, которые должен посмотреть каждый человек прежде чем умереть.

Конечно, после обилия доступной порнографии и мощной пропаганды секса, фильм Бертолуччи не так шокирует как тогда, но нельзя не отметить тончайшее эротическое чутье Бертолуччи, которое сквозит во всех его фильмах. И он нам показывает, что эротика может быть не только красива и гламурна с чулками, шампанским и духами. Зачастую она животна, она не смотрит сама на себя, как бы выглядеть получше в глазах окружающих, эротика окружающих нас людей такая какая она есть, и порой кому-то она может показаться мерзкой. Пускай Бертолуччи взял прославленного Марлона Брандо на главную роль, человека к тому времени в возрасте, и молодую актрису Марию Шнайдер, о чьей внешности можно поспорить, показал нам их мимолетную страсть выходящую за пределы приличий, но ведь это правда, это действительно составляющая часть жизни людей, не приукрашенная для продажи.

Но «Последнее танго в Париже» это не только первый фильм, где показали сцену анального секса, не та причина по которой его стоит включать, это в первую очередь мощная драма о коротком романе сорокапятилетнего вдовца Поля, впавшего в депрессию после самоубийства жены, и двадцатилетней француженки Жанны, открывающей для себя новый чувственный мир. Они создают свой собственный маленький мир в старой парижской квартире, где скрываются от любых проблем и невзгод. Здесь им не нужны имена и личности. Все маски, которые вешает социум, Поль и Жанна снимают на пороге. Их отношения понятны только им двоим. Их диалоги органично вплетаются в чувственные ласки. Кажется, это любовь.

«Последнее танго в Париже» — это трагедия. Трагедия взрослого вдовца, полюбившего юную ветренную парижанку, переживающую втайне ото всех незабываемые скандальные эротические приключения с мужчиной старше себя более чем в два раза. Нет, конечно, ей кажется, что она влюблена, ведь Поль загадочен и силен. Силен, той силой, которой любят подчиняться женщины. Но любовь проходит, тайное убежище пустеет, и Жанна чувствует себя свободной и готовой выйти замуж за юного, по-парижски сумашедшего друга детства режиссера Тома. Я не могу сказать, что доволен неожиданным финалом, но именно он делает фильм незабываемым и полным. Он оставляет много вопросов, и оставляет сильную горечь у зрителя.

«Последнее танго в Париже» — это красивая фантазия Бертолуччи о романе с незнакомкой, о страсти, которой даже не нужно имя. И все же Бернардо Бертолуччи дает имена этой страсти. Поль, Жанна и «Последнее танго в Париже».

1972 год отметился выходом в свет трех по-настоящему культовых фильмов, изменивших историю кино до неузнаваемости. Ими были «Розовые фламинго» Джона Уотерса, «Крестный отец» Фрэнсиса Форда Копполы и «Последнее танго в Париже» Бернардо Бертолуччи, ставшее едва ли не главным знаменем сексуальной революции в мировом кино. Скандалы, гремевшие тогда вокруг фильма, получившего в США рейтинг NC-17, привлекли к нему повышенное внимание зрителей, сделавших картине приличную кассу и прировняв его к блокбастеру с интеллектуальным уклоном, ведь «Последнее танго в Париже» — это фильм, в котором сексуальная раскованность и либертинаж ярчайшим образом отобразились в героях Марлона Брандо, опытного мужчины Поля, переживающего глубокий личностный кризис, и Марии Шнайдер, неопытной, но склонной к экспериментам девушки Жанны. В картине остро ощущается фрейдизм в чистом виде, ведь перед зрителем разворачивается история, лишенная любви, но полная секса без обязательств, история, в котором пожилой мужчина и молодая нимфа играют в раскрепощенные эротические игрища, становящиеся с каждым днем все жестче и жестче, игры, в которые мечтает поиграть каждый мужчина. В «Последнем танго в Париже» секс и смерть неразделимы, как страсть и похоть, вечное желание обладать и забирать без остатка.

Марлон Брандо в роли Поля смотрится очень органично, создав реалистичный и глубокий драматический образ. На все 100% выложилась в фильме и Мария Шнайдер, роль Жанны для которой стала единственной заметной в ее кинокарьере. И, кстати, как в свое время Бертолуччи ввел в мир кино Пьер Паоло Пазолини, чье влияние ощутимо и в данной картине, так и Бертолуччи открыл в «Последнем танго в Париже» француженку Катрин Брейя, сыгравшую в нем небольшую, но яркую роль.

Оператор Витторио Стораро снял фильм в достаточно мрачной и визуально тяжеловесной манере, создав в картине ощущение замкнутости и психологизма.
Настоящим украшением фильма стал восхитительный саундтрек, написанный композитором Гато Барбьери.

Я рекомендую эту культовую эротическую драму всем поклонникам авторского кино и ценителям творчества Бернардо Бертолуччи.

Пугливые советские нувориши и циничные дети партбонз (владельцы самых первых, жутко дорогих видеомагнитофонов в СССР) ошибочно позиционировали эту картину как контрафактное порно, неразборчиво мешая ее с разными там греческими смоковницами и заманивая тусовку вечерком на анальный секс со сливочным маслом (клубничка, епт!). На самом же деле — это мощное, рвущее за душу кино о фатальности одиночества 45-летнего мужчины, со всем его пресловутым джентльменским набором — вскрывшейся накануне мертвой женой, психологическими увечьями детства-юности-армии, потерянностью по жизни и «простатой размером с картофелину», - одиночества навзрыд, одиночества буйвола, одиночества, от которого за километр пахнет смертью. Марлон Брандо тут мало того, что фактурен (он всегда фактурен), камера буквально-таки купается в его лице, античном, трагическом, застывшем, как посмертная маска, он запределен здесь. Ни йоты фальшака, все по-честному, все в тему — и мужские слезы украдкой, и неистовость боксерских кулаков, и импровизации на гармонике, и даже сливочное масло (под шикарный монолог о семейных ценностях, не пропустите, наблюдая). И Машка Шнайдер — отроковица, молодая да ранняя, легкомысленная кокотка с кудряшками, ветреный отголосок эпохи свободной любви, с которой он устраивает сеансы извращенной похоти — поговаривают, что режиссер для пущего натурализма требовал трахать ее в сценах по-настоящему. Первый же кадр — грохочущая по мосту электричка, зажатые ладонями уши и выкрик «Еб*ный Бог!» (у нас переводчик стыдливо произносит «Проклятье!» или «Черт побери»). И дальше — танец по лезвию ножа, безнадежная попытка стряхнуть с себя 45 лет мытарств и горя, начать с нуля — с девочкой, годящейся ему в дочери («Никаких имен! Никакого прошлого! Ничего!» - кричит он наивной Машке, затыкая ей рот). И совсем чуть-чуть отчаянного цирка с клоунадой под занавес - так веселится самоубийца, уже зная, предчувствуя, что будущего не будет, что это конец.
В сущности, вся взрослая жизнь человека — лишь препарирование опыта боли, который он вынес из детства.

Красивая, чувственная и трагическая картина о хрупкости любви, о предательстве и неизбежности, о поисках смысла в собственном существовании. Не раз и не два на ее протяжении герои выходят за рамки кадра, появляясь в отражении зеркал, окон, присутствуя и не присутствуя в кадре одновременно, раздваиваясь и исчезая. Камера ищет их лица и тела, отраженные в мутном стекле, ловит полосы света, рисующие в темноте их контуры, отпускает, теряет и находит вновь. Творение Бертолуччи столь же неоднозначно и многогранно, как и эти отражения в стекле. Смысл то появляется, то ускользает в очередном из них, чтобы в итоге обернуться совсем не тем, чем показался вначале.
Секс, секс, секс — слово это так часто упоминается в связи с этим фильмом, что начинает казаться, будто секс есть единственное, о чем он снят. Господа, помилуйте, но ведь это не так! Стал бы Бертолуччи снимать целую драму единственно ради того, чтобы исповедаться в тайном желании переспать с незнакомкой без обязательств? Какая чушь! Критики и ханжи, обвиняющие мастера в порнографии, эротике и черт знает чем еще, забудьте обо всем, забудьте все эти слова, выкиньте из головы все мысли об анальном сексе, неотступно преследующие каждого второго, кто упоминает о «Последнем танго в Париже». Истинный эротизм и страсть в кино начинаются там, где кончается стремление возвести их в культ. Секс там — не что иное, как одна из граней человеческих взаимоотношений, не кульминация фильма и самый острый его момент, запретная «клубничка», ради которой стоит отмотать пленку до нужного таймкода, а всего лишь один из эпизодов, одна из ступеней на пути к развязке, характеризующая и героев, и их запутанные отношения. Так было везде и в каждом фильме, о котором сперва кричали — что за разврат, а теперь возмущаются — где же ваш разврат? Кого удивишь этим в наше время? Да никого и не надо! Картина снималась не ради секса, не ради возни на пыльном полу двух прекрасных актеров, не сексом одним она была призвана встряхнуть своего зрителя. Секс — всего лишь инструмент художника, один их слоев в его картине.
Случившееся между этими двумя становится способом сбежать от реальности, и одновременно — почувствовать ее в ускользающем из-под ног привычном мире. У обоих странные отношения с реальностью. Только если у нее — это все еще попытка впервые найти осязаемость в собственном существовании, то у него — стремление вернуть ее, утерянную. Ее безумие — сумасшествие молодости, она еще может себе это позволить. Его безумие — истинное отчаяние человека, все еще не могущего обрести ни себя, ни смысл своего существования, находясь уже в видимом расстоянии от края бездны, за которой — смерть, и оттого это действительное безумие. В этих поисках себя и пересекаются их жизни, но для нее все еще продолжится, а для него — закончится. Зная цену любви и истинности слов женщины, он заставляет ее мучаться от стыда, произнося странные, страшные вещи, проверяя ее на прочность — и она повинуется, веря в собственные силы и способность любить.
Но — как говорит герой Брандо в горькие минуты его монолога к умершей жене — мужчина может двести лет быть рядом с женщиной, но так и не понять ее. И в этом вся суть их саморазрушения и трагической развязки. Все, что казалось истинной трагедией влюбленной и отвергнутой женщины, все, что казалось игрой пресыщенного и жестокого мужчины, расправляющегося со своей болью, оказалось иллюзией и ложью. Чувства Жанны столь же сильны в созданном им для двоих мире, сколь и иллюзорны в реальности, ее способность верить в них — так же реальна, как реальны в своем заблуждении дети, играющие понарошку, но всерьез. Они не выдерживают столкновения с действительностью, в которой таинственный и трагичный мужчина, заставивший ее постигать самое себя, оказывается стареющим вдовцом. Отель, теща, хронические болезни — как все это реально и как жалко, как не вписывается в ту прекрасную эстетику обоюдного самопознания, которую они создали сами для себя. Все кончено, говорит она — все, все кончено. Где то время, когда он заставлял ее замолчать и не хотел слышать ее имя? Не сразу, но она приняла правила этой игры. Теперь все иначе — кажется, что она сама вот-вот закричит — замолчи, я не хочу слышать, как тебя зовут! Я не хочу знать, кто ты.
Когда он бежит за ней, путаясь в ногах, он зовет ее — эй, ты! Ведь он даже не знает ее имени, до сих пор, все еще не знает… И он уже совсем не прочь услышать его, он принял решение, он нашел единственный способ остаться живым — но все это уже на пути к смерти, и она поддерживает его в этом и буквально ведет за собой, ибо не видит иного пути оставить все так, как есть. Она не скажет, как ее зовут, он не скажет больше ничего. Для нее любовь была лишь способом познать себя в стремлении жить, а для него — не умереть, и потому Жанна пошла дальше, а Поль остался. Для него больше не было способа удержаться за успользающую от него действительность.
Начавшись завораживающе медленно, фильм набирает мощь, полнится страстью и горечью и, наконец, завершается великолепными аккордами саксофона в эстазе любви, ставшей первой для нее, а для него — последней, как их единственное и последнее танго в Париже.

love Bertolucci. Фильмы - тягучие и прозрачные, как сироп. Причём в каждом свой вкус. Время течет вместе с ними, оно незаметно и похоже на какой-то сладкий транс. Бертолуччи замешивает на эротизме всё, что имеет смысл в этом мире - политику; мучительность и обреченность любви, оттенки и полутона которой ранжируются от щенячьи-восторженной детской привязанности до мучительного взаимного садизма, разорвать который можно только одним способом и только один раз; воспоминания о молодости; Париж, универсальный поэтичный фон для любого действа...