Фильм

Такси

Современный иранский авторский кинематограф — это кинематограф глубоко оппозиционный, существующий вопреки диктату аятолл и множественным запретам на творческую деятельность, в фактическом подполье у себя на Родине, тогда как вне Ирана принимаемый на ура на самых знаковых и престижных кинофестивалях Европы и США. Бесспорно, «новую иранскую волну» успешно выковали и Асгар Фархади, и Маржан Сатрапи, но более всего — Джафар Панахи, пострадавший за свою свободную кинематографическую деятельность сильнее всего. Что, впрочем, нисколько не ограничило его желание творить, размышлять и искать пути выхода из подчас безвыходных жизненных ситуаций и политических пунктуаций, не опускаясь при этом до сентиментализма, формализма, протоколизма или авторского эгоизма, выпячивающегося своеобычно над первичной идеей, пластичной мыслью. «Такси» Джафара Панахи чуть ли не тотально-молекулярном уровне соответствует всегдашним тенденциям Берлинале на социально-значимое и политически актуальное кино по обеим своим параметрам, будучи при этом и ярким воплощением чистого кинематографа как такового, универсального и структурно экспериментального, обращенного в свою очередь не только к иранскому обществу, но и ко всем и каждому, ибо проблемы, затронутые Панахи в «Такси» суть привычны вне всякой зависимости от того, где именно происходит действие ленты — подчеркнуто камерной, даже герметически удушающей, снятой украдкой, но в одночасье претендующей на полновесность авторского высказывания.

Фабула и интрига в «Такси» настолько вторичны, что лента не воспринимается как жанровый слепок вовсе, ибо ничего общего с жанровым кинематографом у фильма Панахи нет и в помине, и фильм находится вне рамок типического жанрового киновосприятия — хотя, конечно же, «Такси» можно определить, предельно условно и не более чем, как роуд-муви, эдакое дорожное кино, фильм-путешествие, но по сути Панахи предлагает зрителям не совершить вояж по весям столицы Ирана с позиции обыкновенного таксиста, но погрузиться в тягостный фильм-размышление, вырастающий из хронотопа большой тегеранской дороги, ведущей по существу в тупики. Панахи не столько играет, сколь по-настоящему живет, не притворяется, но претворяет на пленку свои чаяния и мысли о том, что же на самом деле происходит в современном иранском социуме, раздираемом внутренними противоречиями и религиозной целесообразностью, сковавшей все и всех в цепи, разорвать которые может или ветер перемен(превращающийся так или иначе в песчаную бурю очередной революции — но это уже пройденный этап), или кардинальная перестройка(что несколько маловероятно ввиду отсутствия политической воли к ослаблению диктата). То, что еще можно с большой натяжкой назвать сюжетом, просто и незатейливо, настолько незамысловато, что кажется «Такси» это и не художественный фильм, а документальный — таксист Джафар ездит по Тегерану в поисках пассажиров и, находя их, становится главным слушателем их историй, невольным участником их жизней. Но историй ли на самом деле? Герои приходят и уходят, возникает ощущение некоей разрозненности, несвязываемости между ними на первый взгляд. Но стоит внять, и откроется огромная панорама, тотальная всеохватность, и импровизация, неотрепетированная реальность перестанут восприниматься именно как постановка.

Собственно, «Такси» исповедует идею о том, что кинематограф это в первую очередь рассказывание историй, вовлечение в них самих зрителей, акт драматургического сопереживания и соучастия, но на поверку история каждого персонажа фильма — умирающего от ран мужчины, севшего в такси с женой, торговца дисками со своими специфическими взглядами на кино, пожилыми дамами, занятыми собственными мелкими заботами, племянницы и людей из миддл-класса, едущих в ресторан — становится историей самого Панахи. В каждом из героев живет воплощенный кинематограф, мечта о нем — незбыточная и неизбывная, но которую в принципе можно реализовать, рискнув всем ради идеи. Его исповедью, его философским и кинематографическим высказыванием, сделанным в форме эдакого триолизма — в пространство диалога между автором и героями умело втискивается третий — сам зритель, являющийся не наблюдателем, но соучастником выбранной режиссером свободной бессюжетной драматургии. Саму драму Панахи черпает из окружающей его жизни, снятой исподволь, шероховато, и в этой драме большой жизни вся суть фильма «Такси» — какой уж тут реализм, какие уж тут изощренные методы постановки, когда трагедия самого режиссера кроется в невозможности снимать. Впрочем, фильм не является нарочито тяжеловесным; его легкость и непринужденность резко контрастирует с той окружающей действительностью, которая царствует в Иране.

Панахи в своей главной ныне картине предпочел окончательно стереть тонкую грань между условностью кинематографической и обыденной реальностью, между витиеватым слогом, многозначительным глаголом чистого кино, в котором образ и метафоры важнее прозы, в документалистике всегда выдвигающейся на первый план, в авангард синематического пространства. И неискушенная проза оказалась гораздо более мощнее по своему воздействию, чем многофактурная поэзия, в которой Панахи до определенного времени был мастак. Для «Такси» идеально подходит формула одного из предыдущих творений Панахи — «Это не фильм». И «Такси» действительно видится не-фильмом, но сконцентрированной и до пределов препарированной реальностью, в которой Панахи аки Демиург дает возможность высказаться о наболевшем или просто волнующем, не ограничивая никого. Его такси — это его мир, его демократический микрокосм, существующий на птичьих правах в тоталитарном макрокосме.

Этот фильм стоит посмотреть уже ради того, чтобы ощутить, в каком направлении движется современный кинематограф. Реализм – это уже давно не просто реализм. Смотришь кино и не можешь понять (или не хочешь понимать), в какой степени фильм «художественный», а в какой – «документальный», настоящая ли племянница, настоящая ли адвокатесса. Игровое и документальное кино движутся навстречу друг другу, по моим ощущениям, уже лет 10. Но у режиссера Джафара Панахи, снимающего, казалось бы, в очень отсталой стране и в немыслимо аскетичных условиях, получается транслировать новые киновеяния более правдиво и «передово», чем у его ничем не скованных западных коллег.

Фильм «Такси» погружает зрителя в странное состояние, когда с ним можно делать что угодно, вить из него веревки. Все это правда? Все это розыгрыш? Зритель готов уже «проглотить» и ушлого карлика с сюрреалистическими толстыми пальцами, и эту визжащую женщину с окровавленным мужем, и этих старушек с золотыми рыбками. Состояние в какой-то момент начинает напоминать то ли сон, то ли гипнотический транс, и через этот транс в него, зрителя, спокойно закладывают очень простые и горькие мысли: люди, обладающие властью, запрещают художнику снимать кино, не удобное для них, а еще они запрещают одним людям защищать других от их собственного беззакония. И никто не способен им помешать. Это происходит. Прямо сейчас. Происходят и еще более страшные вещи. Прямо сейчас. Кому-то режут глотку в прямом эфире. Женщина-юрист неудержимо улыбается, рассказывая о своей беспомощности и отчаянии. Потрепанный барыга предлагает водителям запретные западные фильмы на балванках. На приборной панели сохнет красная роза – «Для всех ценителей кино».

Джафара Панахи жалко. Жалко Панахи, очень жалко. Вы знаете Джафара Панахи? – Ну, как же! Жалко Джафара! – И я о чем, Панахи Джафара жалко, очень жалко. Жалко Джафара Панахи! – И не говорите, очень, очень, очень…Жал-ко!

Посмотревший последний фильм режиссера, забаненного иранским правительством, запретившему ему снимать кино – удивится. Панахи жалко?! Вы серьезно?! Вот этого счастливого мудреца, похожего на Омара Хайяма за баранкой таксомотора? Себя пожалейте, что ли.

Панахи прекрасен, прекрасен и потому, что добрейшей и мудрейшей души человек, и потому, что гений. В очередной раз снял произведение искусства, которое и десятилетия спустя останется гордостью иранской культуры и иранской нации - в парадоксальных печальных условиях неприятия его официальным культурным Ираном. «Такси» - 80 минут абсолютного абсурда и беспредельного счастья. «Такси» - это окно в Иран, в душу нации противоречивых человечков, фанатиков и ироников. «Такси» это вроде бы стандартное кино в духе, скажем, камерной джармушевской «Ночи на Земле». «Такси» это документальное кино… Или мокьюментари, псевдо-документальное? Социально-политическое исследование нравов? «Такси» из тех фильмов, когда хочется, чтобы показанное было именно документальным кино, а не выдуманным – в отличии от отдельных документальных фильмов (в духе "индонезийских лент" Оппенхаймера), которые лучше бы оказались выдуманными художественными.

Иранцы лучше всех умеют снимать людей, подать человеческое так, что любишь после этого человечков всех вместе взятых, даже подонков. Иранцы лучше всех умеют снимать детей, которых, как известно, Царствие Небесное. Панахи детей снимает так… так, что сердце твое само на мгновение становится этим Царствием.

Панахи установил камеру в такси, и поехал по тегеранским улицам (давайте представим, что все «как на самом деле», и люди-герои всамделишные! – тем более, что все равно они актеры-любители, не профессионалы). Первые два клиента. Впереди мужичилло, про-исламски настроенный чувак, который возмущается до чего дошла преступность! – Шариата на них нет! Повесить бы парочку, тут же бы присмирели! Женщина в платке на заднем сидении подает голос, ехидно улыбаясь: как так можно, что вы за человек вообще, Аллах прости и помилуй, да что это вы говорите такое, любезнейший? «Нас по казням только Китай опережает, стало лучше?» Узнав, что она учительница, мужичилло расплывается в саркастичной улыбке – «идеалистка!» Можно узнать, кто вы-то хоть по профессии, не менее саркастично интересуется женщина. Мужчилло молчит, и признается при выходе, что он карманник, но «чтобы грабить так беспредельно – ни-ни, только шариат нам всем поможет». Женщина качает головой, Панахи улыбается.

За 80 минут в его такси побывают самые разные люди самых разных классов и типажей. Например, две бабушки с золотыми рыбками в полиэтиленовом пакете, которые из-за «неумелого вождения» Панахи чуть не подохли – а нельзя рыбкам подыхать! Рыбок бабки везут отпустить обратно, и взять новых, а если не отпустят – то подохнут бабки, сообщают суеверные бабки. Панахи в ужасе останавливает автомобиль, и пересаживает их в соседнее такси: «он вас быстрее довезет, а мне за племянницей надо, никак тоже нельзя опоздать!». Аллах прости и помилуй, возмущаются бабки, пересаживаясь, и честя на чем свет стоит несчастного Джафара Панахи. Еще у Панахи есть клиенты, знающие его в лицо, и торгующие пятым сезоном «Ходячих мертвецов» (хит!) и «Полночью в Париже» Вуди Аллена.

Золотой момент фильма – главная его клиентка. Племянница. Лет 10-11. Ядовитая на язычок и глядящая на дядюшку исподлобья: чего ты опоздал-то, любезнейший? Панахи, задыхаясь, оправдывается, но девочка, конечно, не слушает, и знай себе отчитывает старикана. «И чего ты хотела поговорить наедине?», - спрашивает у маленькой родственницы Панахи. Та вздыхает от невежества товарища: «Так не пойдет, в машине?!» - «Почему? Мы же вместе. Давай поговорим». – «Ты безнадежен! На встрече с умной интеллигентной дамой надо сначала выпить кофе. Скажем, в ресторане…Съесть мороженое. Ну, или еще что-нибудь. А потом уже говорить!»

Панахи весь внимание, слушает умную интеллигентную кофеманку, которая, доставая видео-фото-камеру, сообщает обомлевшему режиссеру: учительница дала задание снять небольшой фильм. Но годный к показу! А это значит, что... "Соблюдать предписания ислама, носить хиджаб. Никаких межполовых контактов. Никакой чернухи! Никакого насилия. Положительные герои не должны носить галстук и иметь иранских имен – а должны носить имена исламских святых! Дядя почему ты не слушаешь?!» - «Я слушаю… Просто задумался», - отвечает мрачно Панахи. Джафар спрашивает девочку, а как бы они поступили с его другом, хорошим добрым человеком, которого только что встретили – он же в галстуке. Сняли бы галстук, сообщает она, назвали бы по-исламски, не было бы бороды – мы бы ее добавили. «Дальше читать?» - «Читай», - вздыхает Панахи. – «Никакой экономики и политики». – «Достаточно!» - говорит Панахи, не зная, то ли плакать ему, то ли смеяться.

Но лучший эпизод, маленький шедевр – это без Панахи, который оставляет племянницу одну, закрыв машину. Та снимает свадьбу из окна авто и наблюдает, как какой-то маленький пацан подбирает выпавший из кармана жениха кошелек и, разумеется, прикарманивает его себе. Девочка возмущена, подзывает его к себе, и отчитывает: «Учительница сказала, за месяц снять фильм, пригодный к показу! Ты взял деньги, и теперь мой фильм не годен к показу! Иди и верни их жениху. И я дам тебе взамен 5 туманов» - «Пять туманов вместе пятидесяти? Какой дурак это сделает?! Да и они богатые, смотри сама, один макияж невесты чего стоит» - «Мне нет дела до их денег! Мне важен мой фильм! Положи деньги, где взял. Ты портишь мне фильм! А если вернешь, станешь героем моего фильма!» Хочу, говорит мадемуазель Панахи, показать жертвенность и доброту!

Ой, не могу дальше рассказывать, у меня и так истерика, и я тоже не знаю, то ли плакать мне, то ли смеяться. Но такого ощущения счастья, какое подарил мне мелочами жизни Джафар Панахи, редко когда испытываешь во время просмотра фильма, да и вообще. А мадемуазель Панахи я желаю стать достойной имени своего дядюшки и снять еще одно великое иранское кино! Про жертвенность и доброту, разумеется, а как же иначе! «С любовью и всяческой мерзостью», вот. Аллах, прости и помилуй!