Фильм

Толстая тетрадь

Драматургическую экспозицию фильма "Толстая тетрадь" 2013 года, снятую одним из самых ярких и известных представителей нового венгерского кинематографа Яношем Сасом, заключающуюся в том, как в канун завершения Второй Мировой непутевая мамаша отправила двух своих 13-летних отпрысков-близнецов на деревню к бабушке, еще более непутевой, можно назвать достаточно характерной для всего пространства европейского кинематографа о войне, ибо, так уж сложилось, что в Европе - преимущественно Западной и Северной, тогда как Восточная стала подключаться к этой тенденции совсем недавно - доминирующей темой военных фильмов что мастеров, что подмастерье является не завоевание победы, не священнодействие той войны, выковавшей из стали и пороха славянское мироустройство и мировосприятие как таковое, но спасение от войны, большей частью самых незащищенных - детей, спасение в их лице самого и отнюдь не условного будущего, которое видится не столь далеким, невзирая на усердно показываемые ужасы бытовавшего настоящего, окутанного множественными ковровыми бомбардировками, пленом и тленом. Собственно, "Толстая тетрадь", сюжет которой восходит к одноименному роману писательницы Агаты Кристоф, первому из целой трилогии и, пожалуй, самому жесткому в своем реализме, первоначально кажется этакой экстраполяцией сугубо магически-реалистической и эскапистской по духу "Воровки книг" и намеренно, как выяснилось впоследствии, мистификационной "Выжить среди волков", поскольку идентичность фабул, пускай и минимизированно переиначенных, очевидна - детей увозят подальше от кошмаров военного быта в мир, где война или совсем не ощущается, или ощущается половинчато, отголосками, отзвуками. Да и взгляд на нее дается не зрелый, умудренный, а со стороны еще не различающих вкусы и оттенки детей, которых, естественно, война таки меняет. В лучшую сторону.
Однако Янош Сас привычную предсказуемость предпочитает разрушить, снимая свой фильм совсем не в канонах и традициях вообще любых фильмов о войне. Как и книга, "Толстая тетрадь" - это гнетущее и выматывающее как физиологически, так и психически повествование, напрочь лишенное шелухи патетики или героики, и в итоге зависшее не только в межжанровом пространстве, но и в пространстве моральном, ибо Янош Сас, сооружая нарративный фундамент из тягостей и невыносимых страданий, не то, что не стремится дать просвета для своих центральных несовершеннолетних героев, попавших из одного адского бытия в другое, еще более ужасающее, но даже попросту обрывает всякую надежду на лучшее. Для Саса "Толстая тетрадь" стала уже третьим обращением к теме войны и преступлений, совершенных на ней, после сугубо документальных, в чем-то намеренно реферативных, декларативных и плакатных по интонациям "Глаз Холокоста" и "Прерванного молчания" - и при этом самым провокационным хотя бы постфактум того, что в картине царствует безраздельное зло и абсолют жестокости, апокалиптический кошмар и деменция. И на эстетическом, и на подсознательном уровне "Толстая тетрадь" становится маргинальной одой расчеловечиванию, мрачным портретом в тонах Иеронима Босха и Франца Кафки(в конце концов тема одиночества и поступательной трансформации еще несозревшей человеческой единицы в лишенного чувств монстра, отвергнутого и брошенного присутствует более чем выпукло) гибнущего общества. Но гибнущего не столько от пожарищ войны, раскинувшихся по всей Европе, ибо нередко даже там человек старался оставаться человеком, не опускаясь до звериного уровня, сколь от собственного нежелания, от невыносимой пассивности сохранить сей человеческий лик в условиях экстремальных, не щадящих никого и никогда перемен. И этой вселенской гибелью, разыгранной в обманчиво пасторальном пространстве отдельно взятой деревушки 13-летними близнецами, метафорически отображающими и библейских Каина с Авелем, и дихотомию человеческой сущности как таковой, Янош Сас буквально упивается. Иногда без меры, без рамок, искусно погружая зрителей в почти что потусторонний и вместе с тем гиперреалистический мир войны, увиденной детьми, которые к финалу уже перестают быть таковыми. Очерствев душой, омертвев сердцем, видя лишь жестокость и насилие без права на спасение, они становятся сами воплощенными идеалами человеконенавистничества. Вступив на тропу климовского "Иди и смотри", в котором, несмотря на весь монументальный натурализм и апокалиптический физиологизм был катарсис, был дарован свет, Янош Сас предпочел тьму. Настолько густую и всеобъемлющую, что в ней ненароком можно захлебнуться и задохнуться, как в газовой камере.