Мультфильм

Сказание о принцессе Кагуя

Нефритово-изумрудный лес, пахнущий немыслимым можжевеловым дурманом, цветущими травами, сладкой росой только что прошедшего дождя. Желтое солнце, хитро выглядывающее сквозь густую листву и сплетения множества бамбуковых рук, жарким топленым маслом разливается по земле и согревает всех и все вокруг. Ночь отступает без капитуляции, утро приходит в свои чертоги. Нежное журчание листвы, так похожее на разговор двух влюбленных - и каждая фраза как признание в вечном, как клятва на века. Тихий шепот воды, струящейся горным хрусталем из ручья и неторопливый шаг старика Такэтори, отправившемся вглубь зеленой бездны, ибо лес для него - древний и неизбывный - есть всем смыслом жизни и источником существования. Обычный собиратель бамбука, обделенный очень многим, но при этом довольствующийся малым. Впрочем, не знал он, что в это утро - одно из многих, на первых взгляд, и совсем неотличимых от иных - его жизнь изменится, когда он найдет, совершенно неслучайно, заключенную в тонкий ствол бамбукового деревца крохотную девчушку. И это было лишь начало в удивительной истории, что развернулась как среди уюта маленьких японских поселений, так и среди суетности большого мира.
Нежные, чувственные, добрые и в то же время пронзительно мудрые черты юной Кагуи, смешливый изменчивый лик старика Такэтори, суровые, выточенные ветрами и снегами лица крестьян, изысканные черты вельмож, будто покрытые бесстрастностью и безэмоциональностью масок...Природа, которая кажется истинным воплощением вечности. Здесь жизнь есть такой каковой она должна быть: без притворства, без лукавства, без предубеждений и подавлений. Здесь каждый есть неотьемлемой частью чего-то значительно большего. Искрящееся щебетанье птиц, шум деревьев под порывами ветров, разливающийся розовыми бутонами цвет, чей аромат проникает буквально в мозг, чаруя и гипнотизируя. Гармония всеобщего сосуществования на равных.
"Сказание о принцессе Кагуя" знаменитого японского мультипликатора Исао Такахата, ближайшего и самого способного ученика великого Миядзаки, на первый взгляд поражает неброской простотой своей рисовки, так кардинально непохожей на всю существующую современную японскую анимацию с их резкими штрихами, гротесковыми чертами и яркостью красок, подчас чрезвычайно слепящих. Впрочем, условия для реализации продиктовал и сам выбранный Такахатой материал, лежащий в основе сюжета, а именно древняя, датированная еще Х веком сказка "Повесть о старике Такэтори", которую можно смело назвать прародительницей всех фантастических историй. Причем аниматоры к сказке об инопланетной девчушке Кагуе, оказавшейся принцессой, обращаются далеко не в первый раз; работа Такахаты уже пятая по счету, но, пожалуй, и объективно, и субъективно самая лучшая, не сравнимая ни с отстраненным творением Кона Итикавы 1987 года "Принцесса с луны", ни с ускользающей пустотой "Клэр" Милфорда Томаса. Избрав исключительно чистую форму рисовки, уходящую корнями к классической японской живописи, нежными штрихами акварели и карандаша оживающей, воскресающей и возвращающей к истокам, Такахата выхватывает как отдельные, наиболее важные для повестования детали, так и создает полновесную художественную панораму, смешивая реализм рисовки с притчевой тональностью самой истории принцессы Кагуи, пришедшей буквально из ниоткуда, чтобы перевернуть мир старика Такэтори, который уже и не мечтал, что жизнь его вновь приобретет новый смысл. Примечательно и то, как в ленте сама палитра красок играет важную роль для постижения сюжета. Теплые тона сменяются густыми, значит грядут непростые времена и тяжкие решения; иногда цвета тускнеют, тают, становятся бесплотными. Грусть, тоска, страдание. Потом - игра красок, всплески ярких цветов. Эмоциональный подъем, неподдельные эмоции.
Для работы Такахаты характерна ускользающая красота, поиск того, самого главного момента, нравственного камертона из множества, ибо едва ли "Сказание о принцессе Кагуе" это лишь история о старике и его названной дочке, о его слепой любви к ребенку, во имя которого Такэтори предал свои идеалы, предал в конце концов самого себя, подменив искренние чувства материальным, которое так или иначе, но есть губительным, опасным, деструктивным. Не этого желала для себя Кагуя, выросшая столь же быстро, как новорожденная луна, как сакура, напитанная божественным светом! Лишив ее свободы, сызнова заточив в клетку из золота и яшмы, назвав этот безжизненный каменный гроб, этот дворец ее домом, старик-отец горько ошибался на счет своей дочери, не желающей принадлежать никому и никогда, кроме себя самой. Почитать своего спасителя, уважать его и любить как самое родное, что у нее есть на Земле, любить так, как лишь она способна, но не бояться. Или это преступление - желать свободы?
Однако не только об этом повествует Такахата в своем сказании, полном до краев нюансов, штрихов, дополнений, каждый из который дает свой, правильный ключ для постижения заключенной в нарратив Истины. Наблюдая за быстротечным ростом принцессы, аниматор следит и за тем, как меняется время, эпоха вокруг нее. Она становится ровесницей цивилизации, будучи ее самым добрым и самым верным дитя, присланном на Землю, чтобы изменить нас самих, изменившись при этом самой. Познав всю сладость и горечь, без которых нет в человеческих чувствах именно всего человеческого, всю радость и боль, что испытывает сердце, стучащее по воле божьей, узнав высокую цену тяжко добытой любви и дешевизну легко приобретенного богатства, принцесса с Луны увидит как на смену одной власти придет другая, как желание возвыситься над остальными приведет лишь к упадку, но это лишь самая видимая и самая ничтожная расплата за жажду прорваться вверх, любой ценой, немыслимой без утрат духовности. Впрочем, такова и вся история человечества, и человек вот уже в который раз сбрасывает с себя цепи условностей, и идет в никуда, считая, что там, в белесой неизвестности, будет лучше. Увы, это не так. Кагуя не осуждает, а лишь призывает быть людей людьми, оставаться такими, невзирая ни на что. И в этом она созвучна гуманистическим идеям самого Такахаты, для которого жизнь - прекрасна, а человек - не так уж плох, стоит лишь приглядеться пристальнее и внимательнее.

Самый добрый фильм года тем, кто не знаком с японскими сказками, напомнит элегические фантазии Ганса Христиана Андерсона. И еще почти любую сказку, в которой существует иной прекрасный мир, волшебная страна фэйри, в которой не время, но вечность, нет старости, и все юны, и красота не умирает. По интонации и настроению сама страна в японском «Сказании о принцессе Кагуя» напоминает бессмертную страну вечной юности из поэмы Йейтса «Странствия Ойсина», где герой ее проводит счастливо некоторое время, но вот уже вечность ему наскучила, и он стремится вернуться в обычную реальность, в наш мир, на планету Земля – но, пока его не было, здесь прошли столетия. И все же герой меняет мечту о бессмертии, вечной радости и неумирающей красоте на простую человеческую жизнь, в его случае жизнь ветхого старика, без друзей, которые давно умерли, в мире, где тленна красота, стареет юность, и миром правит смерть. «Сказание о принцессе Кагуя», в которой тот, другой мир нам даже не покажут, и о котором расскажут разве только в самом-самом конце – это безусловно самое пронзительное прощание этого года со своими зрителями, с творчеством, с жизнью, с обычной, мирской красотой. Пронзительнее последнего, и тоже прощального, фильма Миядзаки. Но, несмотря на все это, на то, что «Сказание» - один из лучших фильмов о смерти и, главное, спокойном, мудром приятии смерти вообще, оно еще оказывается и одним из лучших фильмов о том, что же такое жизнь. И, парадоксальным образом, отвечает на вопрос, почему же так не хочется расставаться с жизнью, даже если тебе 79 лет, как режиссеру, и уже, казалось бы, пора, и ты спокойно должен принимать грядущий вечный сон; и даже если жизнь была и остается шуткой, чудовищной и несмешной, в которой много боли, горя, и, главное, выматывающей, иссушающей скуки – все равно, блин, не хочется. Почему?

Исао Такахата, у которого я видел только «Могилу светлячков» (чудесный мультфильм о детстве и войне), и на авторство «Сказания» которого даже не обратил сначала внимания, известный соратник Миядзаки, оказавший на последнего огромное влияние. «Сказание» - его первый за 14 лет фильм – и, наверняка, последний. В аниме-кругах его и продают в духе «если вам нравится Миядзаки, смотреть обязательно», но это не совсем справедливо по отношению к Такахате. Скорее можно сказать так: «Если вам нравятся сказки Ганса Христиана Андерсена, «Сказание» вам скорее всего тоже понравится». Известно, что в свое время Такахата был очарован французским мультфильмом по сценарию поэта Жака Превера «Король и птица» (Le Roi et l'Oiseau, 1980) Поля Гримо – экранизации сказки «Пастушка и трубочист» датского волшебника. Визуально и стилистически «Сказание о принцессе Кагуя» уникально, и не похоже ни на один известный мне японский мультфильм. Вообще, если не знать, что фильм производства студии Ghibli, и посмотреть на картинки - только по рисунку лиц отдельных персонажей можно догадаться о подводном аниме-течении. Это рисованный мультфильм. Акварелька, старающая обходиться минимумом цветов. Она очень лаконична, и, если хотите, «примитивна». Сам Такахата говорит, что до сих пор оставался недоволен мультфильмами, «потому что они всегда были слишком прорисованными, а я хотел, наконец, оставить зрителю пространство для фантазии». И, вы знаете, ему это удалось. Первые же минут пятнадцать потрясают. По-моему, если в мультипликации вообще возможно достичь художественных высот знаменитых гравюр Хокусаи, оставаясь при этом в рамках анимационного жанра, то у Такахаты это получилось. Его «Сказание» одновременно триумф минимализма и триумф детальной проработки рисунка, с помощью которых автор создает древний волшебный мир. Мир знаменитой японской сказки «Повесть о старике Такэтори», историю которой Такахата также вольно и с любовью переработал и проработал. Мотивы, интонации, поступки – в фильме и в сказке – разные. Японец даже рискнул, и вставил в фильм сцену мужского насилия над женщиной, и усилил изначально существовавшую «между строк» социальную критику и особенно критику положения женщины в японском обществе.

Но при этом он ни разу не забыл, что рисует сказку. И сначала прорисовывал ее почти дословно: «Не в наши дни, а давно-давно жил старик Такэтори. Бродил он по горам и долинам, рубил бамбук и мастерил из него разные изделия па продажу….Однажды зашел старик Такэтори в самую глубину бамбуковой чащи и видит: от одного деревца сияние льется, словно горит в нем огонек. Изумился старик, подошел поближе, смотрит – что за диво! В самой глубине бамбукового ствола сияет ярким светом дитя – прекрасная девочка ростом всего в три вершка». «…Взял он ее бережно и отнес домой, а дома поручил заботам своей старухи. Красоты девочка была невиданной, но такая крошечная, что положили ее вместо колыбели в клетку для певчей птицы.» «…Росла девочка быстро-быстро, тянулась вверх, как молодое деревцо. Трех месяцев не минуло, а уж стала она совсем большой, как девушка на выданье». Но что в сказке словом сказано – то Такахата «написал кистью», рассказал обиняками, и пошел дальше, нарисовал и то, что – только возможно, но совершенно не обязательно – было в старой сказке (старейший японский рассказ, датируется X веком, «предок всех романов») между строк. Внезапную, но как будто такую понятную любовь маленькой девочки к окружающему, к природе, насекомым, лягушке, цветущим деревцам. Ее звонкий радостный смех, когда она удивляется тому, что вокруг нее. Полфильма и больше ты смотришь на это «вокруг нее» как на скорее социальную картину нравов, но внезапный финал переворачивает все с ног на голову, и каждая, вроде бы, неважная деталь, «и такая объяснимая, ведь она же ребенок» оказывается очень важной, многозначительной и трогательной. Особенно трогательна детская любовь-дружба между за месяцы выросшей в подростка принцессой и крестьянским пацаном, который еще пару недель назад таскал ее-маленькую на своей спине. Еще недавно она меньше всех, с ней возятся, ее опекают – и вот она среди старших, и покровительствует малышне. Детские игры, шалости на природе, народные песенки (которые девочка почему-то знает наизусть, хотя ведь только услышала), чудный лес и гора – все принцесса жадно впитывает в себя, еще не зная, что живет простой счастливой жизнью в деревне среди простых друзей, и скоро это счастье куда-то уйдет, и это детское марево останется с ней ностальгическим воспоминанием во всей взрослой, скучной, одинокой и грустной жизни. Всю свою жизнь она будет хотеть вернуться домой, и дом для нее это, наверное, не только дом в деревне, гора, бамбук, но и прошлое, и детство, и маленькие ее друзья. Старик со старухой, «души в ней не чаявшие», найдут в лесу золото и дорогие платья, решат, что суждено красавице стать принцессой, построят ей в городе дворец, и умыкнут ее туда навсегда. Там она разобьет маленький садик, который станет ей утешением, и в миниатюрном виде которого она будет видеть и вспоминать прошлую, детскую, деревенскую жизнь.

Первые же картины-гравюры (рука не поднимается писать «кадров») заворожили меня, и я был готов увидеть вообще любую историю, если ее расскажут и покажут через подобные цветные витражи. Акварельки Такахаты, кажется, способны оживить даже самую ветхую легенду. Эти акварельки дымчатые, приглушенные, тихие, как если бы прочие мультипликаторы своим стилем и своими цветами громко пропевали истории, тогда как Такахата проговаривает сказку шепотом, ненавязчиво, словно напевает под нос. Они были бы похожи на книжные иллюстрации, на станковые работы художника, но в движении эти картины сверхъестественно прекрасны. Особенно восхитительна нарисована сцена первого побега принцессы из дворца, в которой, если эти кадры рассматривать по отдельности, сложно даже рассмотреть бегущую в отчаянии девушку, но в движении все точно собирается в одно целое, в сказочный фокус, в брызги волшебного фонаря – в шедевр анимационного экспрессионизма, которому нет равных. Мне кажется, передать движение в анимации вообще нелегкое занятие, а вдохнуть в него жизнь при помощи кисточки, кривых, линий и красок (причем, в этой конкретно сцене – очень ограниченной палитры) могут только настоящие мастера. Побег принцессы захватывает почти в прямом смысле слова, как вихрь, как мгновенное движение; как быстрый ветер устремляет за собой, так невозможно противостоять стремительному движению крохотной фигурки девочки, остро желающей вернуться домой, в деревню, к своим друзьям по детству. Как если бы она хватала тебя рукой, и тащила, тащила по лесам и полям за собой: «Пойдем, я тебе покажу все, ты сам удивишься, тебе понравится!» Так она в очередной раз крадет у зрителя сердце.

Получасовая или сколько там жизнь во дворце, составляющая ядро сказки – это та часть истории, которая, конечно, может оставить равнодушной, хотя там есть место и социальной сатире, и «профеминистскому дискурсу», и комизму ситуации: когда пятеро принцев по разному будут просить ее руки и доказывать искренность своих чувств. Но только ретроспективно, уже после финала, просматриваешь «воспоминательной лентой» эту часть, и понимаешь, как она все же важна. Именно вот эта, скучная жизнь девочки-девушки-женщины, из которой выращивают аристократку, которой мажут зубы в черное, выщипывают брови, не дают свободно бегать по дворцу (друзья? забудь, они не чета вам, ваше высочество). Ретроспективно, прокручивая ностальгическую ленту героини обратно, в прошлое, видишь в этом куске, напоминающем множество сказок про испытания, которые «необходимо пройти, чтобы добиться ее руки», вплоть до «Принцессы Турандот» - обычную скучную жизнь, но в которой при этом все равно остается место чуду. Когда принцесса скучает, когда девушка одинока – она не похожа на сотню подобных героинь, которые все «такие внезапные и противоречивые», не знают, чего хотят. Нет, вот она-то как раз знает, чего хочет. Жить не во дворце. Петь другие песни. Дружить с другими. Оставаться ребенком. И продолжать удивляться жизни, а не тосковать изо дня в день, скучая вытаскивая свое тело из прошлого дня в настоящее, а затем толкая себя в такое же скучное одинокое будущее. Все это время ты ей, конечно, сочувствуешь, но именно с момента первого бегства из дворца твое сердце окончательно принадлежит героине. Она крадет твое сердце по кусочкам раз за разом: когда радуется цветению сакуры, печально бродит по первому снегу, наблюдает за тем, как взволнованно танцует в воде белый кружок луны. Слишком поздно приходит осознание, что все это время жизнь героини, а значит и жизнь самой сказки – утекала сквозь пальцы со скоростью ветра. Слишком поздно принцесса осознает, кто она, и зачем здесь живет. Старая сказка в руках Такахаты превращается в изящное, очень красивое, но и очень грустное философское эссе о познании себя, о том, что по-настоящему человек понимает, кто он и зачем родился на белый свет, когда ему уже 79, может быть, лет, или просто рукой подать до длительного путешествия в волшебный мир (аka рукой подать до смерти). Когда думаешь, вот сейчас бы все изменить, прожить иначе, пережить всю эту жизнь с другими, начать с нуля, ухватиться за лучшее посильнее, вцепишись руками и зубами в детские платья.

Финал не просто крадет сердце. Он оставляет в груди зияющую дыру. И при этом безумно, безумно, безумно печальный финал не назовешь ни горьким, ни даже горько-сладким. Когда ты хватаешься за волосы, глядя на экран, и внезапно, со скоростью ветра прокручивая киноленту прошлого принцессы в обратном направлении, видишь все иначе, под другим что ли углом, тебе не кажется, что кого-то сейчас обманули. Потому что вся жизнь принцессы от начала и до конца – с теми или иными поправками – это самая обыкновенная жизнь самого обыкновенного человека. Который точно также, позднее или раньше, оказавшись со смертью один на один, и вспомнив жизнь свою тяжелую, полную страстей, бед, горя, скучной злобы и тоскливых ночей – все-таки остро захочет жить. Из-за какой-то песенки. Из-за вида в окно в далеком детстве. Из-за каких-то совсем уже мелочей. И это не про то, что «слишком поздно» или банальное «ловите момент, пока живы» (хотя и об этом тоже), а скорее про то, что даже самая кошмарная жизнь, с рядом бесчисленных катастроф, когда человеку кажется, лучше всего остановить мгновение, но не потому, что оно прекрасно, а потому, что сил уже нет и жить не хочется – даже такая жизнь сверхценна, если в ней нашлось место одной единственной песенке, которая когда-то, не в эти дни, а давным-давно, украло еще в детстве твое сердце, оставив зияющую в груди дыру. Если верить 79-летнему японскому старцу, то и перед самым концом, и даже на том свете, если он существует, человеку все равно захочется снова родиться, пусть даже в кругу вечного возвращения, снова прожить свою жизнь, ничего не помня о прочих своих воплощениях – захочется, несмотря, может быть, на то, что кроме песенки в детстве, и старой дружбы, и домика в лесу у горы в жизни ничего хорошего опять и опять не случится.

Если совсем уже коротко: то вот так этот равнодушный к страстям и жизни буддизм рожей его бесстрастной по асфальту давно уже никто не возил. Собственно, «Сказание» это контрольный в голову любому равнодушию к жизни.

Оригинально и красиво прорисованные акварелью кадры оттеняются чрезмерной затянутостью, медленным повествовательным ритмом и общим отсутствием хэппи-энда. Я бы порезал всё до 1,5 вменяемых часов. Месседж истории предельно прост: красивые платья и дворцы не всегда могут заменить неприкрытый смех, цветы, жуков и прочие близости к природе. И ещё - от кармы не убежишь, даже если тебя охраняет вся императорская армия: приедут буддисты на колеснице, сделают лоботомию и всё испортят:)

Снегурочка на японский манер. Удивительное, полностью обезоруживающее великолепное произведение искусства. Человек, создавший его, подлинный художник, каждый штрих карандаша которого по бумаге фантастичен и гениален. Как жаль, что Оскара вновь получит немощный бред про "супергероев" от голливудской мышиной фабрики...