Фильм

Мисима. Финальная глава

Юкио Мисима — культовая фигура японской и мировой литературы. В середине XX века он шокировал публику новаторски откровенными и в то же время глубоко философскими произведениям. Быстро заслужив статус классика в мире литературы, Мисима, неравнодушный к судьбе родины, пытался стать всеобъемлющим символом эпохи, главным властителем дум японского народа. Ради этого он пробовал себя в качестве актёра, режиссёра, дирижёра, авиапилота и бодибилдера. Читателя Мисима завоёвывал подлинным и отчаянным трагизмом судеб своих героев. На страницах его произведений персонажи совершали то ли безумства, то ли подвиги: во имя высших целей они истязали свою плоть, сжигали храмы и устраивали заведомо обречённые на провал попытки государственного переворота. Увлёкшись политикой, Мисима решил перенести трагедию со страниц книг в жизнь. 25 ноября 1970 года он попробовал привлечь армию для совершения монархического переворота. Желающих поддержать авантюру не нашлось, и Мисиме, как истинному самураю, не осталось ничего, кроме как сделать сэппуку. История удивительная, и, кажется, в мировой истории аналогов не имеющая. Не зря в кино к ней обращаются уже не в первый раз.

Классик японского кино Кодзи Вакамацу кажется идеальной фигурой для создания биографической ленты о Мисиме. Младший современник писателя, он известен как лидер специфически японского направления «розового фильма», неутомимый экспериментатор, провокатор и минималист. Вакамацу, как и Мисиму, интересуют темы творчества, насилия, плотской и платонической любви, а также политики. Недавно, в «Объединённой Красной армии» (2007) он подробно рассказывал о бурлившем в Японии в 60—70-х годах левом движении. Теперь дело дошло до Мисимы, чья экстравагантная попытка вернуть доблестный дух «старых времён» самураев и восстановить былую власть императора стала своеобразным водоразделом внутри эпохи.

До Вакамацу о жизни писателя рассказывал американец Пол Шрёдер в ленте «Мисима: Жизнь в четырёх главах» (1985). Режиссёру тогда удалось, кажется, невозможное. В два часа экранного времени он уместил основные вехи жизненного пути Мисимы, от детства до сэппуки, да ещё и попутно экранизировал три его произведения. Вышло не только сжато, но и ёмко, качественно и высокохудожественно.

К сожалению, Вакамацу фильмом «Мисима: Финальная глава» успех Шрёдера повторить не удалось. За те же два часа автор освещает четыре последних года жизни писателя, когда тот, на волне усиления левацких настроений в обществе особенно укрепился в своих специфических монархических взглядах. При этом и писателя, и художника, и даже бодибилдера Вакамацу в Мисиме начисто игнорирует, ни сколько не интересуясь ни его творчеством, ни даже его жизнью. Режиссёр оставляет своего героя исключительно политическим деятелем, фанатиком проигрышной и самоубийственной идеологии. Правда, в итоге остаётся не совсем ясно, чему же посвящён фильм, личности Мисимы или политике. Ни то, ни другое не подходит, поскольку между двумя темами нет баланса: если фильм о Мисиме, то в нём слишком много политики и слишком мало, собственно, Мисимы. И наоборот. Мисима был, прежде всего, поэтом, в том числе и в политике, большим таким, возвышенным и безнадёжным поэтом. Это тонко уловил и ловко передал Шрёдер, но Вакамацу начисто проигнорировал, сделав унылое буквалистское исследование в духе документалок оэртэшной серии «Последние 24 часа».

Ситуация усугубляется сомнительным качеством исполнения ленты. Оно, увы, дурно настолько, что в это даже не верится. В картине об эпохе этой самой эпохи совершенно не чувствуется, виноваты то ли современные интерьеры, то ли хипстерские прикиды массовки. Виды Фудзиямы и сакуры в цвету хоть и ласкают взор, но оставляют неприятный привкус развесистой клюквы. Красоты Японии чередуются с политсовещаниями Мисимы и компании, неизменно проводящимися в бане. Нелепая игра актёров вызывает улыбку, особенно в тех сценах, где это менее всего уместно, например, когда Мисима кончает с собой. Довершает картину нелепиц старательно и трогательно фальшивящий пианист, упорно и всегда не вовремя репетирующий лейтмотивы. Можно предположить, что все эти неловкости призваны подчеркнуть некий глубинный нерв повествования, акцентировать обречённость замыслов Мисимы. Увы, подобное объяснение кажется притянутым за уши, а потому остается грешить на профессионализм авторов. Как итог, если Шрёдеру удалось и жизнь, и финальный поступок Мисимы показать отчаянной, возвышенной, поэтической борьбой Дон Кихота с ветряными мельницами, то Вакамацу изобразил всё это прозаической глупостью. Мисима вроде бы глупцом не был — он был поэтом.

Нищета формы и богатство содержания в кино. Я в эту пару верю. Особенно если это фильм о мечтателе, который априори носит в себе данную антиномию. Нищета и богатство мечты – ее ложь, т.е. невоплотимость, принципиальная невстраиваемость в реальность, и ее правда - очевидная способность творить собой самое настоящее, т.е. живить и убивать.

Визуальная, напишем так, сдержанность фильма Вакамацу, его почти монашеская художественная аскеза сродни тому обрезанию (и, верю, личностному увеличению), которое сотворил Мисима с собой художником в последние годы жизни. До странного (хотя почему?) вхождения в политику он был художником во всем – в философии, в прозе, драматургии, в кино, в ковке собственного тела, в любовных пристрастиях, нарушающих все запреты, в полетах своих, в риске, в маниях… Избрав художество как путь к совершенству – непрямой и красивый самой своей изящной кривизной, самой своей виляющей бесполезностью, он вдруг встает на путь идеальной (идейной, идиллической) прямоты – путь политики, а точнее - почти религиозного служения Идее, Эталону, Совершенству Японии, воплощенной не в художественном, а в сверкающе-религиозном символе – Императоре-Солнце. Путь невинности и наивности (у актера эти краски отлично получились – без навязчивости и при этом оголенно, до нежности).
Я надеюсь, что Мисима хотя бы минуту был счастлив на этом пути служения и поклонения, и сам себя хотя бы на считанные миги ощутил этим Солнцем. Он был им! По крайней мере, Вакамацу, кажется, так думал…

Фильм начинается со слов о чистоте (Мисима говорит о героях: «Только невинность и чистота заставили их бунтовать»). И далее эта тема ведется режиссером с бронебойной ясностью и прямотой: чистилка-баня (сцена-рефрен), комната Мисимы безупречной чистоты (тоже рефрен – постоянный взгляд камеры сверху подчеркивает чистоту формы, света, цвета, идеальную выверенность пространства, стерильность общей атмосферы жилища), отутюженность формы, белизна перчаток (помыслов и дел), чистота жеста и мимики (свобода от нюансировок, сплошное обобщение, очищенное от сложности психологизма). Вот, кстати, наверное, откуда это ощущение нарочитой «ненастоящести», «невсамделешности» не только Мисимы, вообще всего, что в фильме показывается, происходит. А как показать харакири подчеркнуто реалистичным, психологически выверенным, настоящим? Как? Ведь это же невозможный (причем не только в рамках повседневности) поступок. Это сплошное «сверх»! И о «сверх», именно о «сверх», споткнулся режиссер.

Но за это спотыкание, такое человеческое, наивное, хочется сказать ему спасибо. Ведь понятно же, на какую адову пытку идет человек, который, окунувшись головой в то или иную запредельно красивую идею, веря ей бесконечно, веря в то, что она реальнее реальности самой, отваживается показать ее в искусстве или поделиться ею средствами обычного языка в какой-нибудь философской книжке… Имя этой пытке - НЕВЫРАЗИМОСТЬ идеала, его принципиальная невоплотимость. И этот закон еще никто не отменял.

За что еще я благодарна режиссеру, не сузившему, а, скорее, очистившему образ Мисимы от «слишком человеческой» шелухи? Приближая своего героя к ангелу, помещая его между небом и землей, Вакамацу очень реалистично, трезво, достоверно, точно, насколько это вообще можно сделать в фильме о нищете и богатстве мечты, рассказал о ране двоемирия любого, кто мечты коснулся. Вакамацу четко выписал Мисиму и его окружение из реальности, настолько выписал, что все вживления эпохи в виде хроникальных кадров казались вразрез кино идущими, как и музыка, кивающая в сторону авангарда, - голос потерявшей гармонию эпохи, эпохи поломанной музыки. Иногда складывалось ощущение, что Мисима томится не собственной слабостью совершить деяние (незнанием как), а собственной небезупречностью, так сильна в нем жажда совершенства. Он и компания его единоверцев (хочется назвать их всех – монашествующие), они – отдельные, далеко от всего отошедшие, отгороженные от мира своей мечтой, стряхнувшие прах и грязь реальности с ног (помните, баню?), ничего мирского (как же странен Мисиме его друг принявший будни, женитьбу, карьеру и прочие рамки социума и отдавший взамен мечту, как же странен ему генерал-«клерк» с его логикой отговорок и трезвых резонов – повременить, отложить, включить голову)…

У Вакамацу Мисима – тот, кто, сбросил покров с реальности, отодвинул ширму и обрел некое сверхпространство, где в сказочном замке мечты (или в ее карточном домике, потому что бессилие что-то построить, упрочить, создать – одна из атмосфер фильма), с верными оруженосцами, в сполохах и озарениях мечты, в гимнах императору-солнцу, на крыльях Идеи – собрался вернуть идеальную Японию неидеальным людям и неидеальному миру.

Впрочем, по большому счету этот фильм не о Мисиме даже, а о мечте и мечтателе. Не о «безумстве храбрых» и о «в жизни всегда есть место подвигу» (горьковские исследования этой темы слишком экспрессивны и поэтичны до потока горлом идущих слов). Исследование Вакамацу сродни смиренно-философскому взгляду, стариковскому отчасти, ностальгирующему по Вечности. Русский философ Владимир Бибихин писал: «Где спрятано то в нас, что констатирует… с убежденностью, уверенностью, даже наслаждением: не то, не то. Что это такое в нас, что уверенно отбрасывает здешнее и тоскует по тому? Мы ведь не прочитали в книжке, нас не в школе научили и не по каналам информации проинформировали. Стремление к идеалу, говорят нам, в нас врожденно. Значит нам суждено не любить то, что мы видим, и любить то, чего мы не видим. Что в нас делает нас такими?.. Этот раздор между есть и нет, между постоянным присутствием и абсолютным отсутствием, полнота нищеты, нищета от полноты – вот загадка, которая должна была бы заставлять думать». Вот что я увидела в фильме. Есть и нет мечты. Есть и нет меча. Есть и нет Японии. Есть и нет Мисимы, переселившегося в иллюзии первозданной гармонии, подлежащей восстановлению. Без восстановления. Без возврата.