Фильм

Шинель

На экране идет снег. Снег падает, его словно засасывает в воронку, и двухметровая шинель, громоздящаяся посреди площадки, кажется этой самой воронкой. Снег медленный и подрагивающий, как в норштейновских мультфильмах. Вдруг из-за воротника шинели вылупляется, покачиваясь на тонкой шее, голова — плешивая старческая макушка с парой серых перышек. Кукольные стеклянные глаза обводят взглядом пустую сцену, и голова исчезает в недрах шинели. Через некоторое время внизу, между полами, как в проеме занавеса, появляется сам старичок, выписывает круги на полусогнутых: «Кхе-хе-хе». Усаживается на канцелярскую скамеечку, вынимает из-за пазухи перо, причесывает им волоски на голове. Выводит на бумаге, настраивается: «Ми-ми-ми… Ми-ла-стивый гас-падин…»

Марина Неелова играет Акакия Акакиевича Башмачкина в спектакле по гоголевской «Шинели». Почти год назад этой «Шинелью» открылся новый, по сути, театр — Другая сцена московского «Современника», выстроенная для новаций. Первым новатором пригласили Валерия Фокина, чей Мейерхольдовский центр такими экспериментами и занимается. Идея дать Нееловой сыграть Башмачкина принадлежит ее другу Юрию Росту, и это отличная идея — о ней было известно давно, и спектакля ждали.

Дар Нееловой к травестии — комический по природе дар — поддерживается ее трагедийным строгим темпераментом: редкостное сочетание качеств. Она ни на секунду не впадает в раж, ни в одном жесте не перебирает, играя не свой возраст, — стоит вспомнить обе ее роли в «Сладкоголосой птице юности», стареющей кинодивы и усохшей до срока невесты. Башмачкин в исполнении Нееловой — грандиозный аттракцион. Узнать большую актрису в крохотном старике, что бережет силы для каждого движения, невозможно, между ней и ролью нет ни одной щели.

Дар Фокина, в свою очередь, заключается в умении заворожить, заморочить зрителя мистическим маревом вздохов, заполошных вскрикиваний, мелькающими по стенам тенями. «Шинель», видать, тянули за полы в разные стороны. Нееловой очень хочется сыграть саму историю несчастного Башмачкина, прожить ее до соснового гроба, но Фокин в вопросе психологии и человеческих историй не профессор. В его сочинении, как обычно, темные фигуры бродят по галереям над головами зрителей, мечутся по экрану тени, голосят артисты ансамбля «Сирин» Андрея Котова и чудит со звуками и шумами Александр Бакши. Старая рыжая шинель, служившая в начале Башмачкину домом, оборачивается у Фокина в финале гробом. Но по-настоящему фокинская (и гоголевская) тема должна бы начинаться там, где заканчивается спектакль, — за гробом, когда у Калинкина моста появляется мертвец, хватая прохожих за воротники. К консенсусу стороны могли бы прийти, когда б остановили спектакль на двадцатой минуте — тогда о нем, как о «Шинели» Норштейна, можно было бы продолжать мечтать, рассказывая знакомым: «Гениальное начало!»