Фильм

Глубокая жажда богов

Центральный фильм первой половины творчества Имамуры. На далекий и полудикий тропический остров из Токио прибывает инженер Карийа (Кадзуо Китамура), который должен настроить бурильный аппарат, чтобы добывать воду для нужд местной небольшой фабрики. Люди, которые живут на острове, ближе к диким аборигенам, чем к социуму японской столицы, что несколько обескураживает горожанина. В качестве помощника ему назначают паренька по имени Каметара (Тоитиро Каварасаки), для которого инженерные работы становятся смыслом жизни. И тут начинают проявляться традиции и верования далекого уголка экзотики. Жители деревни приковывают цепями брата Каметары Некити (Рентаро Микуни) к пещере за разные религиозные нарушения. Некити состоит в любовной связи со своей сестрой-шаманкой Умой (Ясуко Матсуи), а его сумасшедшая сестра Торико (Хидеко Окияма) буквально вешается на шею инженеру. И все обостряется, когда умирает отец этого занятного семейства. Сможет ли тончайший налет цивилизованности устоять перед яростным натиском сокровенных желаний и древних религиозных ритуалов.

Самый длинный в фильмографии Имамуры во многом не похож на то, что он снимал до этого с одной стороны. Но с другой стороны, герой фильма – это ученый, который исследует окружающую его среду и пытается поведать об этом, совсем как автор фильма. Ведь по большому счету это соприкосновение двух цивилизаций – традиции и техники – оборачивается тем, что инженер понимает, что этот мир южного острова, с их шаманскими ритуалами, искренним поклонением богам и даже частицами магии, и есть настоящий мир, а не тот, что в столице из стекла и металла. Но, что удивительно, режиссер подает столь мистический в некотором смысле материал как нечто документальное, как результаты наблюдений настоящего ученого. При этом, как признавался сам автор, он историк, но лидер и сражения его не интересуют, только история настоящих людей.

Главный японский фильм 1967 года, если судить по тому, что ему дали обе главные японские кинематографические награды – журнала Кинема Дзюмпо и газеты Маинити. Фильм действительно получился просто потрясающий, но при этом весьма сложный. То есть, это не те азиатские «экзотические» экспортные ленты, которыми любят себя тешить как фестивальная публика, так и псевдо-интеллектуалы от кино. Это настоящая плоть и кровь японской культуры, столь же сложная для понимания западному зрителю, поскольку чуждая и непонятная по своей природе. Но это как раз чудесная возможность, по крайней мере, попытаться заглянуть в подобные темы и ощутить истинный колорит, а не туристическую обманку.

Да и в целом, само по себе интересно это столкновение огромной технической махины, за которой прячется цивилизованный и хрупкий мир, с еще более громадным и непостижимым миром традиций, японских богов и верований, которое выливается в дотошное и оригинальное исследование отношений человека и природы. Весьма умело обращается Имамура и с повествованием, вплетая сюда как элементы сатиры, так и наворачивая на скелет истории весьма толстые слои страстей, вожделений, безумия. Требует фильм и знаний японской культуры, мифов и легенд. Конечно, можно и обойтись без подобного багажа, но придется не очень уютно. Впрочем, подкупает фильм и своей визуальной составляющей. Снятая в некоторой степени как документальная, картина изобилует прекрасными кадрами восхитительной островной тропической природы. Цвета так и сочатся с экрана. Добавьте сюда привычно потрясающую для фильмов Имамуры игру актеров. Это очень хороший фильм, и даже чуточку больше.

Приятно, когда в фильме выстраивается оригинальный мир, не похожий на окружающую жизнь. Причём это не фантастика, а скорее фантасмагория. А временами даже и фарс. Неожиданная Япония в тропическом образе, хотя природные красоты нисколько не подчёркиваются, а скорее намеренно ретушируются. Несколько персонажей, имеющих те или иные психические отклонения. Совершенное отсутствие в кадре признаков цивилизации - первый образец современной техники в виде буровой установки показан зрителю ближе к половине фильма. Хронометраж здесь несомненно в плюс к осознанию фильма - далеко не сразу проникаешься жизнью и традициями островитян, а также их локальными действиями и поступками. И конечно расстроили последние 10 минут фильма, показавшие жизнь через 5 лет. Она явно изменилась - и один из немногих заповедников современного человечества исчез с лица земли.

Фильм – просто рай для тех, кто принял «Женщину в песках». Но только если там идея приятия такого абсолютного человеческого и социального нуля становится понятна ближе к финалу, то Имамура свое кино уже начинает с нулевой точки отсчета. Жители острова живут где-то в средневековье по ментальности и социальному развитию. И они счастливы. Во всяком случае не менее и не более счастливы, чем цивилизованный человек. Грязь, нищета, сексуальный промискуитет – все в лучшем виде. Рукой подать до Нараямы, но если Нараяма целиком какое-то скробное кино, ни тени улыбки, то «Сокровенное желание Богов» распирает от радости, животной радости, быть счастливым в этом животном мире и радоваться маленьким радостям. Должен сказать, его герои у меня вызывают не просто сочувствие или сопереживание, я действительно завидую им. И по весьма банальной причине – они искренне, деятельно, фанатично и всецело верят в Богов, в божественное, в Мифы, именно так, с большой буквы. Их животное состояние с нулевой точкой отсчета для человека не имеет значения, так как они сами себя помещают в охренительно-прекрасный мир, где правят и знают все Боги. Имамура в одном интервью показывал за окно на цивилизованный Токио и бросал сквозь зубы, мол, все это иллюзия, а вот эмблемы и фигурки старых японских божков на щитах корпораций и входных дверях компаний, вот это мифотворчество, пронизывающее и до сих пор делающее из японцев – японцев, это и есть, заявил он, грубая правда. При этом заметил, что никакая Вторая мировая война японцев не изменила, смешно, говорит он – тысячелетия японцев не изменили, какая уж тут маленькая война одного века. Это очень важно для понимания конкретно вот этого трехчасового фильма, так как только японец по-настоящему поймет, о чем кино.

Цитирую: «Очень показательной для понимания мировоззрения синто является история Идзанаги и Идзанами (брат и сестра) — последней из появившихся божественных пар. Они создали остров Онногоро — Срединный столп всей земли, и заключили между собой брак, став мужем и женой. От этого брака появились японские острова и множество ками, заселивших эту землю». Сам феномен инцеста, чуждый для европейцев, для японской культуры не в последнюю очередь важен именно поэтому. Атеисты скажут, что боги брат и сестра и возникли по-видимому от беспорядочных половых связей среди родных, верующие, среди которых и я, поверят синтоистам. Инцест, которым Имамура занимался на протяжении всей своей карьеры, и который и так и сяк пытался объяснить, показать, ужаснуться ему или посмеяться, на самом деле не так ужасающе прост и обыден, как, конечно, кажется цивилизованному человеку. Инцест замыкает близкие души на самих себя, это любовь в замкнутом контуре, любовь внутри, когда внешний мир пугающ, а скорее его и вовсе не существует. Сексуальная любовь между матерью и сыном, отцом и дочерью, братом и сестром в определенном смысле священна, потому что элементарно больше, чем простая сексуальная любовь. И обычная-то ромеоджульеттовская романтическая любовь отрезает любовников от мира и общества, есть "бонни и клайд", упрощая, и есть те, кто снаружи. Япония - замкнутая страна, с обществом, причудливо переженившимся и перетрахавшимся между собой за тысячи лет. Генетики могут вычислять сбои в программе от потомства инцестуальной связи, силясь вне божественного поставить все на свои места, Имамура… Имамура ничего ровным счетом не объясняет, он показывает, даром что позицинировал себя в 1960-х как этнограф и антрополог. «Сокровенное желание Богов» - это уникальное кино, снятое циничным неверующим человеком, о самой сути японского общества в его мифологической инкарнации. Остров в фильме населен малосимпатичными замарашками, которые тоже перетрахались между собой (а что делать, их там не так много, а ради семьи переплывать океан не с руки, согласитесь), но где инцест уже стал табу.

И на этот остров, где верования правят социумом, но уже отслаиваются от него как ненужная шелуха, пребывает цивилизованный инженер с Большой Земли. Чужак и атеист, персонификация респектабельного японца, самого Имамуры, героя «Женщины в песках», кого угодно. И он растворяется в этом живом, животном, дышащем всеми парами, задыхающемся от страсти, жарком, эротичном мире. Он низводится до червяка, он становится как все, даже хуже. Он падает по лестнице под самого ничтожного там человека, становясь его прислугой – потому что начинает любить его дочку, местную дурочку. При этом надо понимать, что корпорацией он был послан сюда не отдыхать. Ему было велено достать чистую воду для островитян, так как островитяне почти бесплатная рабсила для этой самой корпорации. Чистой воды на острове ни хрена нет. Потом выясняется, что несмотря на отсутствие сезона дождей, она-таки есть, но священна, за джунглями, и пользоваться ею могут только Боги (да простит мне Имамура, что я их с большой буквы). Инженер возмущен, он артачится, он настырно бурит скважину, а жители острова смешно и нелепо пытаются ему помешать. Последней попыткой и стало подсовывание ему той самой ненормальной девушки Торико, сестры, кстати, помощника инженера, Каметаро. Вторая линия связана как раз с той самой мифологической составляющей, которую, по словам Имамуры, все равно западным людям не понять ("как не понять ни один его фильм, вообще он снимает для японцев, он в шоке, что его фильмы стали популярны"). Социум на острове смеется над главными героями, в принципе священной семьей, в которой опять же причудливо между собой все друг с другом перетрахались. За давнюю любовь к своей сестре Некичи, отец Торико, копает яму, чтобы уронить скалу, чтобы на освободившейся земле выращивать опять рис, кажется. Скала, верят островитяне, была послана как проклятие. Сестра Некичи, Ума, своего рода жрица острова, предсказательница, говорящая с Богами. В последнее время, правда, Боги не очень-то с ней любят говорить, и ее замещает Торико. Сын Некичи любит дочь Некичи, свою сестру Торико, чем довершает портрет этой павшей в глазах островитян семьи. Некичи, веря в Богов, отказывается продавать свой клочок священной земли, островитяне в ярости, еще немного, и паровой котел взорвется.

Фильм стал бы очередной этнографической зарисовкой про «пришла цивилизация в чистый невинный мир и все испортила». Если бы не скепсис Имамуры по отношению к пресловутому невинному миру, во-первых (и к наивному "Голому острову" Синдо в том числе). И удивительное человеческое сочувствие-понимание к этому невинному миру, во-вторых. Очевидно неверующий режиссер фильма, первый час которого смотреть очень тяжело и нудно, устраивает в финальном часе мистического шороху. Его мистика не в призраках или видениях, а в самотворящей живительной вере, причем не всех жителей острова, а отдельных его представителей – тех самых, которые живут во грехе. Это эманации Богов, брат и сестра, создатели этого острова, создатели японских островов. Об их утраченной вере скорбит прибывший в чистом костюмчике в финале инженер. Об их исчезновении скорбит Каметаро, водящий ныне поезд. Его сестра превратилась в камень в ожидании отца. Некичи с Умой исчезли, по ним осталась лишь мифоторческая память об алых парусах, которые вот-вот и появятся над горизонтом. Впрочем, во все это умные люди и работники корпорации уже не верят, даром, что прошло только пять лет с тех событий. Но настолько мощный трагичный и красивый финал сделал Имамура, что откровенно говоря вызывает сомнение его нарочитая рациональная натура. Его любовь к этим животным, которые ближе к Богам, нежели городские умники (вспомните «Блаженные нищие духом») поражает. Его подспудная вера в нелепые верования островитян, читай японцев, завораживает. Эту утраченную веру, родившуюся в грязи, промискуитете, на заре человечества, он (или как бы он - среднестатистический японец, вешающий божков у себя дома) считает сокровеннее и нужнее сегодняшнему человеку, чем чистая и, безусловно, нужная вода для островитян. У психоаналитиков, кажется Фромма, тяга к природе запараллелена с тягой человека к материнскому нутру, назад к природе = назад в материнское лоно. Младенец ведь по сути тоже животное, бессознательное несвободное существо на маленьком острове с Богиней-матерью где-то там вовне и наверху. У «Сокровенного желания Богов» финал конгениален «Нараяме» по пронзительности и трогательности, но если в «Нараяме» он не занимался верой деревенских жителей, там финал поражает приятием судьбы и поколенческих привычек, и, главное, смирением жертвы этой старой матери, то в «Сокровенном желании» вот этот алый парус на горизонте и каменная глыба в форме девушки на берегу – это совершенно херцоговский финал из его «Стеклянного сердца». Это плач ожесточенного сердца цивилизованного человека, да-да, по тем настоящим временам, когда деревья были большими, инцест божественным, а остров был целым миром, миром под мудрой, хотя и, конечно, странноватой, властью древних Богов.