Фильм

Мясник

Что такое красота? Никто не знает формулировки. Слово это в нашем языке – от «красный». Цвет живой, яркий, как солнце красное, как кровь, влекущая жизнь вперед по жилам.
Пополь – мясник. Он знает все о цвете, запахе, вкусе крови. И знает, что у людей она такая же, как у животных. Чуть светлее только, а пахнет схоже. Он одержим ею, будто магнит тянет к ней. И воздуха нет, пока есть звериная жажда ее. Так и с красотой. Он может любоваться Элен часами, не смея прикоснуться, не смыкая и не отводя глаз. Не выпрашивая руки и поцелуев. Пряча любовь в молчании восторга, подо льдом спокойствия и пристойности. В самой глубине своего содома.

Люблю эти строки Достоевского: «Красота! Перенести я притом не могу, что иной, высший даже сердцем человек и с умом высоким, начинает с идеала Мадонны, а кончает идеалом содомским. Еще страшнее, кто уже с идеалом содомским в душе не отрицает и идеала Мадонны, и горит от него сердце его, и воистину, воистину горит, как и в юные беспорочные годы. Нет, широк человек, слишком даже широк, я бы сузил. …В содоме ли красота?... Ужасно то, что красота есть не только страшная, но и таинственная вещь. Тут дьявол с Богом борется, а поле битвы – сердца людей…» (Митя Карамазов).

Кара ли наша – антиномичность эта, жгущие полюса, постоянное двоение между злом и добром, светом и мраком? Или счастье: единственная возможность познать их – из глубины себя?.. Но двойственны все! В этом сходятся многие повелители дум человеческих. Достоевский назвал полюса Мадонной и Содомом, Фрейд – Эросом и Танатосом, Ницше – Дионисом и Аполлоном, а еще – корнями и кроной: «С человеком происходит то же, что и с деревом. Чем больше стремится он вверх, к свету, тем глубже впиваются корни его в землю, во мрак и глубину, – ко злу».
Так говорил Заратустра.

И Клод Шаброль тоже говорит так. Или почти так. И у него тоже «поле битвы» - вовсе не закон, религия, общество, мир, но одно сердце. Предлагаемая им антиномия – Мясник / Влюбленный.
Божественное и дьявольское рвут мясника Пополя на части. Неслучайно он в финале наносит удар в центр себя, буквально режет посередине, отдавая Элен все – и сердце, летящее вверх, и кровь падающую.

Выходит, в ком-то зла так много, что единственный способ познать добро, преодолеть двойственность, подняться на вершину себя - к свободе, очищению – это убить злое (зверя), причем в буквальном смысле, по древней максиме: «пусть зверь умрет, но и человек тоже, оба они должны умереть». Шаброль постоянно возвращается к мысли этой. И в «Ландрю», и в «Пусть зверь умрет», и в «Оке лукавого», и в «Аде», и в «Цветке зла»…

Режиссер мучим вопросом, может ли человек из зла своего, в сгущенном безумии, мерзости видеть, хотеть, понимать, искать добро (красоту, любовь), нуждаться в них? На что они в аду? И есть ли исход из него?

В этих раздумьях нет ничего общего с вульгарным утверждением: путь к добру – через зло; ясно, что так низкому высоким не стать, и из зла добра не получится. Тут другое… Через встречу с красотой и любовью, оказывается, можно познать (прозреть) зло в себе, испытать страдание от этого и сжечь злобу очищающей силой страдания, как черта на адовой сковородке…
Может, романтизм. Но красиво все же.

У Пушкина про демона стихотворение есть удивительное. Мрачный дух, увидев светлого и печалящегося о нем ангела, вдруг испытывает непреодолимую жажду выговориться, очиститься исповедью. И признает, что, узнав прекрасного, понял: не все в мире он презирал и ненавидел, что свет проник к нему в душу и остался там болью, тоской.
Так и с Пополем и Элен...

«Я знаю, что внушаю ужас. И не могу этого вынести. Не могу. Мадмуазель Элен, помогите мне… Ночи напролет я думал о Вас. Ночи проводил перед Вашим домом. Когда видел Ваши глаза, я все забывал, не помнил, где я. Жил только ради Вас. Я хотел бы Вас обнять. Всегда быть рядом, чтобы любить и защищать Вас. Я хотел бы быть Вам нужным… Мадмуазель Элен, поцелуйте меня…».
И она – законопослушная гражданка, всеми уважаемый педагог, директриса школы, в работе нашедшая замену любви и давно смирившаяся с одиночеством, – целует. Любит?!

Воистину человек не дважды два четыре. И может он иногда (прямо-таки по-карамазовски) быть низок, но не бесчестен, и вожделеть в содоме своем идеал. А еще человек никогда не понимает с точностью и до конца, какой же он есть! Какая форма у глины его души? И подвластна ли ему эта глина?

Вот Гессе стихи:

Мы просто глина под рукой Творца.
Не знаем мы, чего от нас он ждет.
Он глину мнет, играя, без конца,
Но никогда ее не обожжет.

Застыть хоть раз бы камнем, задержаться,
Передохнуть и в путь пуститься снова!
Но нет, лишь трепетать и содрогаться
Нам суждено, – и ничего другого.

Да, наш внутренний космос подвижен, в нем много неустойчивого, неясного. В трепете он, в дрожании весь. То к одному склоняемся, то к другому. Колеблемся, вибрируем духом ли, словом, перебираем смыслы. И все время пожимаем плечами… (Пополь говорит Элен: «Я весы, поэтому всегда пожимаю плечами»).
Мясник и влюбленный. Окровавленный и коленопреклоненный… словно весы – вниз, вверх… И вовсе не точность – вежливость мясников. Так шутила Элен и… так ошиблась.

А вообще-то больно от этой неочевидности, нестатики, необожженности глины… И от смешений полюсов тоже. Добро и зло после фильма Шаброля почему-то хочется в кавычки взять.

У него лишь боль без кавычек. Светлая и жуткая настолько, что топит в своей высоте...