Фильм

Социализм

22 июня в 17 часов 30 минут в 8 зале кинотеатра "Октябрь" начался сеанс, прямо-таки обязанный стать самой большой разводкой этого ММКФ. Я просто не могу удержаться и не сообщить, что во время фильма я лежал на полу перед экраном - свободных мест не нашлось даже на лестнице. Какие-то граждане, купившие билеты в кассе, но почему-то опоздавшие к началу, сперва минут десять пытались выгнать фестивальных халявщиков со своих кресел, а потом, смачно ругаясь, ушли из зала менять билеты обратно на деньги. Впрочем, я даже думаю, что им повезло. Потому что как только все расселись - это произошло минут через 20 - народ начал пробираться к выходу. Не скрою - я, как и многие, едва не околел в зале от скуки. Я первое время не решался уходить, потому что для этого надо было лезть по ногам, рукам и головам сидящих в проходе. Потом сидящих в проходе стало заметно меньше, но тогда уже возникло желание совершить подвиг и всем потом хвастать, что я высидел "Фильм Социализм" от начала до конца. Высидел. Теперь могу с полным основанием осуждать это кино.

Годару уже очень много лет, так что трудно сказать, случилось ли с ним что-нибудь к старости или напротив, почувствовав, что он уже почти живой гений, он решил снять то самое, о чем мечтал всю жизнь. Тотальная дедраматизация, предельный абсурд и нарушение всех кинематографических канонов, присущие в общем-то творчеству этого режиссера, достигают здесь ужасающих величин. В этом фильме не просто отсутствует история - тут отсутствуют даже формальные признаки кинопроизведения. Мало того, что Годар теряет зрительское внимание в первые же полчаса, он именно что старается протестировать зрителя на терпение, всеми силами пытается заставить его выйти из зала. Головы пробирающихся к выходу граждан, то и дело заслоняющие луч проектора и отбрасывающие шаровидные тени на экран, появлялись так часто, что казались уже едва ли не особым кинематографическим приемом. Да и вообще визуальный ряд "Фильма Социализм" настолько непредсказуем, что встречались там и гораздо более радикальные образы, которые к тому же были определенно продуманы автором. Демонстрация то и дело переходила в режим "Mute", записанный вживую звук сменялся студийным, иногда в микрофон камеры кто-то отчаянно дул, качество изображения менялось от 35мм до мобильной мегапиксельной, порой экран озарялся двусмысленными титрами а-ля "так же как то", диалоги прерывались на полузвучиях, а порой для разнообразия кто-нибудь эффектно спотыкался и падал в бассейн.

В аннотации кино разделено на три части - "Такие вещи, как", "Наша Европа" и "Наши ценности". Наиболее явно прослеживается идея второй части - "Наша Европа". Годар утверждает, что Европа сгнила и разложилась и жить в ней уже невозможно. В третьей части он пытается проследить истории человечества, что, видимо, ставит целью составить какой-то алгоритм и определить следующий центр мира, который придет на смену Европе. Что касается первой части, то тут однозначно ответить нельзя. Надо полагать, он пытается показать на примере конкретных жителей Европы, что будущего здесь нет, что у них все уже в прошлом.

Фильм явно заточен под Московский фестиваль, Годар даже рассчитывал, что его выберут для участия в основном конкурсе, чего по объективным причинам не случилось. На это Годар чрезвычайно обиделся, отказался приезжать в Москву и пообещал предать Михалкова обструкции. В фильме то и дело педалируется падение священного для нас Запада, более чем часто говорится о Москве, а в какой-то момент игра начинается в открытую - героиня прямым текстом говорит: "Я хочу стать свидетелем того, как слово "Россия" и слово "счастье" станут сцеплены воедино". В какой-то момент за кадром начинают звучать последние строки из "Трех сестер", а ближе к финалу лента прервется полнокровной цитатой из "Броненосца Потемкина" - тот самый момент, когда расстрельная команда появляется на одесской лестнице. Одесса - наряду с Египтом, Палестиной, Элладой, Неаполем и Барселоной - названа одним из центров человечества. Ребенок ходит по дому в майке с серпом и молотом и эсэсэсэром и заявляет родителям, что "когда настанет очередь о равенстве, я расскажу вам о дерьме".

Если же говорить по сути, то проблему Годар поднимает нешуточную. С Европой - почти завоеванной мигрантами и гастарбайтерами - явно происходит что-то не то. Годар, как человек, вовлеченный во всю эту заваруху, очень тонко подмечает симптомы и раздумывает над их причинами. Но претендовать при этом на художественность высказывания, он, боюсь, не имеет права, несмотря на всю его известность и вклад в киноискусство. Претенциозность и пренебрежение формой отталкивает от "Фильма Социализм". Фразы вроде "Дух занимает у материи ощущения, которым он питается, и возвращает ей их с отпечатками своей свободы" не просто отвлекают от истинного смысла, но и нивелируют его, предлагают считать чем-то, схожим с процитированной заумью. В конце концов, получившийся микс оказывается невозможно смотреть. Никакие познания в областях культуры, истории и антропологии не помогут вам разобраться в том, как связаны между собой Гия Канчелли, Бальзак, тень отца Гамлета, Расин, Эдип, Эйзенштейн и олени. Олени, кстати, доставляют более всех - круче, наверное, только кошки. Впрочем, хоть на кошек с оленями смотреть и приятно, но вот проследить связь между кошками и социализмом все равно не получается...

"Ну как же так вы не хотите посмотреть новый фильм Годара?" - мысленно сокрушался я, когда на предложение пойти в кино на фильм Режиссера с большой буквы не получил положительного фидбэка. "А я вот один пойду, это ведь, возможно, последний фильм Мэтра." - решил я тогда, трезво понимая, что можно и нужно ждать от фильма, который позиционируется как Особый Взгляд фестиваля в Канн.
Несмотря на то, что я проспал перед просмотром около 10 часов, уже после 20 минут тело предательски сползало к положению, в котором голова оказалась на спинке кресла, точнее стула в кинотеатре Художественный.
И даже не стыдно, что на некоторое время сознание ушло в небытие. Потому что то бытие, которое было в фильме, казалось несколько сомнительным и неоднозначно определенным.
Перед тем как писать рецензию вспомнил, что придется как-то оценить фильм. Гениально? Нет, вряд ли. Ужасно? Это все-таки Годар.
Странные персонажи на лайнере перемешиваются в различных ситуациях, спуск на лифте почему-то ассоциируется с нисхождением в ад, впрочем, как и танцпол, зал ресторана и бассейн: они никак не похожи на рай.
Экспериментальное смешение образов, идей, исторических, околоисторических и не исторических совсем персонажей в итоге приводит к некоторому пространному ощущению от действительности и от просмотренного, заставляют вспомнить Закат Европы Шпенглера и порождают желание послушать Милен Фармер: выходя навстречу ветру в плеере судрожно искал C'est dans l'air.
Запомнился эпизод с немцами, которые искали Лазурный берег: невероятно характерный ответ француженки аля "да валите отсюда".
Также запомнились крупные планы моря: это не та лазурно-приятная гладь, которая обычно предстает перед зрителем-созерцателем, а крайне странная, мутная, иссиня-черная субстанция, которая обволакивает лайнер, создавая крайне пессимистичный образ будущего Европы... будущего вообще.
Так все-таки быть или иметь?

Не списывай Годара со счетов, пускай ему и восемьдесят. Социалист и сумасброд, он сделал все наоборот. Он уничтожил нарратив, и каждый кадр его красив. Его «Социализм» безумен. Годару видно все равно, кто смотрит и не смотрит, его последнее (?), отчаянно прекрасное кино. Едва ли среди нас найдется тот, кто все поймет и разберет, по полочкам, по строчкам, по цепочкам.

В апокалиптичном, страшном мире, в котором рухнули буквально все идеологии, Годар, в попытках отыскать ответ, транслирует тупое горе. Среди планет, времен и лет, с истоков демократии, культуры, власти, пускает в плавание ковчег, который не найдет пристанище, и негде ему бросить снасти. Десятки, сотни лиц, обрывки фраз и разговоров, кислотные цвета, цитаты, хроники и вещи. Здесь места нет глаголу «быть», нам остается лишь «иметь», реальность снова оборачивается горем. Свободы нет, Улисс так и исчезнет, часы без стрелок отмеряют ночь времен. Закат Европы состоялся, куда она идет, быть может, каждый шаг — есть сон?

Три акта — три социализма, слои истории и философии, диалектизм, марксизм, протестантизм, в котел все и на зрителя, и в пену моря. Пугающий и совершенный постмодерн, частицы в хаосе без склеек, словно паззл, мир тонет в какофонии своей, он увядает в репликах и фразах. В мыслепотоке мысль теряется и тонет, и снова в море разбивается о пену, рви ассоциации и с ними, рви мир на части, отправляйся в Палестину. Беги в Одессу, Барселону и Неаполь, беги на Запад, прям в объятия ислама. «Куда идешь Европа» не унимается Годар, где Франция, а Франция вновь в ж.. пе.

В «Социализме» место есть всему: Марининой, Каменской и Бальзаку. Годар играет в странную игру, и фильм не фильм, а нечто больше, сверх-, и пост- и где-то дальше. Я видел это все, но на бумаге, фрагменты рухнувших империй и цивилизаций, Эльфриды Елинек, Гийоты и Турне, Годар же конвертирует все в кадр. И кажется, что «Фильм-социализм» смотреть ну прямо невозможно, и выключить, и плюнуть, растоптать, и никогда о нем не вспоминать. Все разругать: отсутствие сюжета, больные звуки и бессвязный хаос, но стоит его только досмотреть, и хаос в мыслях обретает очертания. Не нужен здесь сюжет, нужна работа мысли. Все что найдете, будет ваше. Хотите вы того, быть может, нет, но ваша мысль убежит куда-то. Как по цепочке, трудами режиссера, с его подсказками, намеками и шепотом, созреет образ рухнувшего мира, и голос старого Годара из раскатов вдруг станет ропотом, и манифестом, завещанием и яростным, почти что детским топотом.

ЕСЛИ БУДЕТЕ СМЕЯТЬСЯ НАД ГОДАРОМ, Я ВАС УБЬЮ!

Кому-то суждено играть на трубе, а кому-то - дуть в соломинку и создавать пузыри в своем коктейле, пуская туда слюни. Кому-то – показывать это так, что кадры эти превышают некую поразительность сей мысли.
Годар молод внутри и стар снаружи. Весь фильм – это болезнь. Она постепенно и быстро нахлынывает, она смешивает события, прошлое и настоящее, возможное и невозможное, красивое и умное, безобразное и глупое. Она даже не успевает покинуть организм – излечение не наступает – фильм умирает, заканчиваясь ничем. Ничем определенным. Будет очень пафосно, если я дам имя этой болезни социализм? На самом деле, болезнь может быть какой угодно. Все течение фильма напоминает изменяющееся сознание смертельно зараженного. И мы приписываем болезнь главврачу, а не пациенту.
Благополучные люди путешествуют на лайнере, высаживаясь в портовых городах разных стран, читая на палубе, поедая еду за столами ресторана, танцуя на дискотеке, занимаясь аквааэробикой, говоря друг другу свои и чужие мысли, не слушая других.
Они постоянно фотографируют, по инерции, со скуки и пытаясь запечатлеть мгновение.
Майор Каменская ищет пропавшее золото, а Полина Агуреева на заднем фоне читает монолог из «Трех сестер»: «… Еще немного, и мы узнаем, зачем мы живем».
Годар ищет корни слов на всех языках, желая заглянуть в их спрятанный смысл, спасти умирающие или выкопать уже умершие. Возможно, слова управляют этим миром, или те значения, которые в них заложены. «Бедные вещи – у них нет других имен, кроме тех, которые им дали». «Миау – так звали древние египтяне своих котов». «Камикадзе по-японски – божество ветра». «В слове «манифест» есть «рука»».
Женщина бьется о стекло как муха. Бьющаяся о стекло падает в бассейн и не всплывает.
Майор Каменская не умрет, пока слова «Россия» и «счастье» не будут сцеплены вместе, как бляха в ремне. Годар не умрет, пока. Пока мы можем жить с ним в одно время, и видеть, что он о нем думает. И главное – как.
На материке, во Франции девушка читает Бальзака на бензоколонке в белом полосатом платье с частыми пуговицами. Рядом лама на привязи.
Немцы из машины спрашивают дорогу.
- Завоевывайте другие страны!
Уезжают, ругаясь.
- Ах, Германия!
И лама согласна.
Эта девушка – Флорин - не разговаривает с теми, кто употребляет глагол «быть». «Употребляйте глагол «иметь», и дела во Франции пойдут лучше». Ее младший брат – Люсьен – тоже. Он в майке «СССР» дирижирует на заправке. «Да, я способен сломать вам хребет». Но пока он засыпает. Метафора власти. Они решают баллотироваться вместо папы и мамы, пока тень вентилятора вертится вокруг корреспондентки по часовой стрелке. Их программа - использовать только глагол «иметь». С родителями «идеи их разделяют, а сны сближают». Какие у Годара сны? Наверное, такие же. Это все очень напоминает сон.
Появляется надпись «Палестина» по-арабски, сверху, закрывая ее – красным на иврите. И в этом вся трагедия этой страны, этих стран, всех стран. А когда трагедия и демократия «поженились, то родили единственного ребенка – гражданскую войну». «Мечта государства быть единственным. Мечта индивида – быть вдвоем». Мечта Годара – показать это, показать невидимое, ничто, которое «даже ничтожнее, чем принято думать».
Но вместо этого он показал нам нечто. Нечто неопределенное, неясное, бессюжетное. В котором нет главных героев, главных мыслей, ничего главного, но в то же время и посредственного. Это осмелевшее эссе. Имитация потока сознания. Даже не одного человека, а скорее всего человечества. Или – бога.
Это чистой воды (той, которая так красиво снята за пределами лайнера) эксперимент, это новая волна Годара, по которой может прокатиться не один серфер, и, возможно даже захлебнуться. Всеми теми идеями, которые были проговорены, не всегда ясно кем – самим Годаром или неким современным философом. В сущности, это неважно, потому что укомплектованы, смонтированы и отобраны эти фразы именно Годаром, создав уже новое произведение.
К тому же, идеи всегда витают в воздухе, а в нашем веке особенно быстро, они передвигаются быстрее, чем любой лайнер или емэйл. И вот, наш воздух загрязнен не только бензином и всяческими отходами, но и, да, мыслями. И, разумеется, отходами этих мыслей. Годар вычленяет из отходов настоящее и преподносит нам.
А мы укрепили салфетки под ворот, чтобы не испачкаться и надели очки, чтобы лучше рассмотреть. Мы ждем наверное Бельмондо с американской красавицей, перевернутыми шикарными машинами, возможно некоего сюрреализма в приемлемых количествах и, конечно, чего-то нового. Чего – мы не знаем сами, это лучше знать ему, но мы знаем точно, что только не того, что уже было - самоповторы гению простить сложнее всего.
Мы готовы принять апперитив, где намешано очень многое, и оттого вкус странен, мы готовы съесть закуску из непонятных ингредиентов, но когда мы понимаем, что весь фуршет так и будет продолжаться, а больше ничего не понимаем, это начинает раздражать, и раздражаемся мы, само собой, не на себя, а на фильм. Мы подобны главным героям «Уикенда», которые в лесу натыкаются на вымышленных персонажей, и когда те говорят им не ту чепуху, которую они хотят услышать, они поджигают платье одной из героинь (наверное, Алисы), и та сгорает.
Будь этот фильм снят неким новым никому не известным режиссером, бьюсь об заклад, его бы встретили по-другому. Его бы продолжали называть странным. Но добавили бы, что родился новый гений. А в случае с Годаром гений умирает. От него требуется нечто большее, и его прошлые картины все равно будут выше каких бы то ни было снятых, потому что когда мы их смотрели, мы были благосклоннее и юнее.
Годар пытается выстроить в своем фильме социалистический строй, уравняв права каждого. Каждого персонажа, каждой показываемой страны, каждой мысли, каждой надписи, каждой минуты. И все равно какие-то линии выпирают, какие-то слова длиннее других, какие-то высказывания точнее, а какие-то банальнее.
И вырисовывается некое подобие главного – куда катится наш мир. Туда же, куда и в пору восстания на Броненосце Потемкине? Туда же, куда в те времена, что завоевывали Египет? Люди воюют друг с другом. Воюют ничем не заканчивающимися войнами. Соревнование – та же война. Негодуя на войны, Годар сам сражается с общепринятым языком кино, который встречался и в его прежних фильмах. И он скорее побеждает, чем терпит поражение. Но он не проливает кровь. Он проливает свет.

Социализм - это никакой не фильм, а полуторачасовая видеоинсталляция в жанре "современное искусство". Годар навалил гору многосложных цитат из философских трудов (тех самых, которые невозможно читать из-за неумения автора выстроить хоть одно удобоваримое предложение), вклеил неясного назначения разрозненные эпизоды, подшил крайне неявные аллюзии, наложил бракованный звук. В итоге получилась свалка интеллектуального маразма, где есть всего понемногу, но в таком виде, что лучше не надо. Возможно, Годар считал, что его киноязык будет понятен совершенно каждому человеку, но есть мнение, что на нем говорит только лишь сам Годар.
Думаю, фильм следовало бы озвучить на эсперанто, а переводить субтитрами на волапюке. И хронометраж хорошо бы не полтора часа, а четыре, чтоб не хуже, чем у Линча.