Фильм

Молоко скорби

Как жить когда испуг в крови с рожденья. Когда единственный стиль разговора песня, которая приводит в состоянии медитации, убивает страх и возвышает над реальностью. На фоне фресковых окраин Лимы в Перу жизнь только начинает возрождаться. Растёт новое поколение. Свежевырытые могилы превращаются в детские бассейны. Свадьбы как начало новой мирной эпохи. А страх не отпускает. Но надо продолжать жизнь. Чтобы убить страх, надо воплотиться в него. Если ты боишься, что тебя убьют, надо успеть убить себя первому. Или попытаться это сделать медленно и больно, но именно эта боль будет напоминать тебе, что ты ещё живёшь. Эта боль в твоём настоящем напоминает тебе о боли всего твоего народа в прошлом. Эту боль заглушит только вера. Только вера в будущее.

Чтобы начать жить тебе надо остановиться, увидеть море, задуматься и попробовать поверить. Поверить, чтобы появилось будущее у тебя, как и у всего твоего народа.

Первый перуанский фильм, попавший на Берлинале'09, фестиваль мирового уровня, сразу взял его главный приз. «Молоко скорби» – история девушки, которая держит во влагалище картофелину из страха быть изнасилованной, как ее мать. По мнению председателя берлинского жюри Тильды Суинтон, этот свежий фильм, построенный на традициях латиноамериканского магического реализма, оказался сильней уставших мировых кинематографий.

2009-ый год для латиноамериканского кино выдался на славу: Берлинский фестиваль щедро пестовал аргентино-уругвайскую ленту «Гигант» и перуанскую картину «Молоко скорби», а Американская киноакадемия проявила неожиданную благосклонность к испано-аргентинскому фильму «Печаль в его глазах», оставив без прочимой всеми награды Михаэля Ханеке и его «Белую ленту». Кинематографический восход в столь удаленном на карте мировой синематеки регионе, между тем, готовился долго и тяжело. В тишине от голливудских страстей и многомиллионных прокатных оборотов разнообразные низкобюджетные арт-проекты молодых режиссеров искали свое самобытное художественное лицо и, что вполне закономерно, нашли. Не то, чтобы новое, ибо нынешний авторский цех пестрит претенциозной оригинальностью и нахальной амбициозностью, в то время, как средства экранной выразительности все те же, а, напротив — казалось, уже забытое старое. Классические течения 20-ых — 30-ых от экспрессионизма до сюрреализма, будучи кардинально различными в концепции и методах, имели общее начало — насыщение фильма сквозь- и сверхдействительностью, преломление существующего пространства в его иллюзорную матрицу, конструирования кинообраза вразрез с законами как физическими, так и традиционными летарутрно-театральными. Однако все это и по сей день составляет истинную природу кинематографа.

Клаудия Льоса как раз из таких представителей современной новой волны латиноамериканского кино, удачно экспортируемого на международную культурную площадку. Всего вторая ее полнометражная работа «Молоко скорби» обращается к бытовому и психологическому коллапсу, который возник в Перу после ужасов двадцатилетнего террора с 1980-го по 2000-ый, оставившего за собой не только кровавый след памяти о десятках тысяч жертв и бесчисленном количестве изнасилований, но израненный менталитет народа вместе с больными отпрысками того времени. Картина ведет одновременно две драматургические линии, которые слиты в образном и идейном аспекте. Главная магистраль злоключений девушки Фаусты (Магали Сольер) переплетена обходными путями, рисующими пейзажи жизни простых людей. Сюжет движется частями как бы застывшими на холсте мизансценами. Тем не менее, кинематографическая пластика органична и целостна.

Фабула развивается по законам магического реализма. Символ (в данном случае проросший клубень картофеля в малых половых губах Фаусты, который она сама туда поместила из страха быть изнасилованной, как и ее мать) и предмет сосуществуют рядом и проистекают друз из друга. Отпечаток страшных событий недавней истории на повседневной действительности, показанный с документальной точностью, почти без актерской игры, общими и средними планами, преодолевает конкретное воплощение в неосознаваемом стремлении людей к забвению в постоянных празднествах, словно на пепелище из песка и нищеты. И материализуется в парадоксальном факте, который, однако, не замыкается в себе, но служит продолжением мысли автора. Картофель искусственен для тела человека и все же он стремится слиться с плотью, так же как и память о зверствах прошлого, будучи инородной для жизни, незаметно становится ее неотъемлемой частью. Ведь устраивая бесконечные свадьбы, доводя это до комического (женятся целыми компаниями по нескольку десятков пар, а клятву любви и верности дают хором по команде), люди будто пытаются уговорить сами себя: «все прошло, теперь будет легче и веселее», — что лишь подтверждает страх, который глубоко проник в их души.

Парадоксальность отношений двух художественных уровней картины: персонажа и общества — в сходстве противоположностей. Отчуждение Фаусты и ее окружения выражено ярко с большой актерской и постановочной мощью, но в то же время она является олицетворением скрытой драмы всего народа, точкой, в которой сходятся разрозненные линии личных трагедий и исторической катастрофы. Камера существует как бы между двумя этими сюжетно-образными потоками, захватывая панорамы величественной песчаной горы, изъеденной фанерными трущобами, заглядывая в дома, меняя общий ракурс на вид от первого лица. Построение канвы следует той же пограничной эстетике, символизм повествования остается недосказанным, обрываясь на полуслове, тем самым давая импульс самостоятельному движению зрительской фантазии. Визионерское наполнение кадров, изысканность их экспозиций и нетривиальность монтажных ходов создают образные аллюзии внутри самого фильма и достигают особого ритма пространственно-временной гармонии, то сжимая пружину хронометра, то растягивая случайное мгновение. Отчего каждая сцена объединяет в себе философское созерцание и трагедийный пафос.

«Молоко скорби» — первый триумф перуанского кинематографа. Эта страна на кинокарте мира практически не представлена, и ее участие в Берлинале казалось данью геополитической традиции, присущей фестивалю Альфреда Бауэра. Однако именно Клаудия Льоса, внучка писателя Марио Варгаса Льосы, увезла Золотого Медведя, посвятив свою победу всему перуанскому народу, после чего поехала бороться за Оскар. Не сказать, чтобы фильм был нашумевшим, но определенной долей свежести он конечно обладает.

Как и положено независимому кино, главный тренд — это социально-политическая проблема, в данном случае, военная хунта в странах Латинской Америки, когда от рук фашистов погибло более 70000 человек. Последствия террора в фильме Клаудии Льосы представлены в виде камерной истории деревенской девушки с больной душой. Фауста стала плодом изнасилования, и как говорят местные жители, впитала молоко скорби — страх перед мужской агрессией, перед войной и изнасилованием. Про таких людей в предгорьях Анд говорят, что у них нет души, ее вытеснил страх. Чтобы избежать участи матери, во влагалище Фауста носит картофелину, предназначенную для того, чтобы вызвать отвращение у потенциального преступника. Пока суть да дело, мать девушки умирает, и Фауста остается совсем одна. Теперь ей надо достойно похоронить родителя и научиться жить в этом страшном мире, а тем временем картофелина дает ростки, грозя героине вполне серьезными и реальными инфекциями.

Тильда Суинтон, председатель Берлинале-2009, дает ключ к пониманию необычного фильма, способного вызвать как скуку и отвращение, так и искреннее желание разобраться в ходе мыслей режиссера. Это ключевое слово — «магический реализм», традиция, впитанная Клаудией Льосой с малых лет и тщательно проработанная в «Молоке скорби». Конечно, нельзя буквально воспринимать поступок Фаусты, как и народные суеверия. Вполне очевидно, что девушка психически нездорова и запугана матерью, которая в фольклорных песня, звучащих на протяжении всего фильма, расписала все те ужасы, что ей довелось пережить во время террора. Да и само «Молоко скорби» начинается как раз с такого народного произведения искусства, где и дети, вскормленные сучьей грудью, и член мертвого мужа, которым давится покойная мать Фаусты. Фауста испытывает вполне реальный, но безотчетный страх, делая ее слегка зашоренной и не от мира сего, в то время как повсюду гремят свадьбы и жизнь течет своим чередом. Словно генетическая память об ужасных временах.

Вполне уместно было бы сделать героиню Магали Сольер запуганной нелюдимой девушкой, и в паре слов рассказать историю ее матери. Художественные требования таковы, что без картошки и песен не обойтись. Все вместе составляет единое полотно тысячелетней культуры Южноамериканского континента, феменистских взглядов и последствий войны, нашедших отражения в местных поверьях. За пару лет до этого, в Берлине взяла «Золотого Медведя» Ясмила Жбанич, также повествующая о детях, которые родились в результате надругательства над женщиной, но в сербском фильме не было столько фольклорных мотивов, что объяснется опять же «магическим реализмом», художественным методом, в котором магические элементы включены в реалистическую картину мира. Магические элементы в данном случае — это росказни про «напуганных грудью» и народные песни, которые продает Фауста хозяйке дома, в котором убирает, за жемчужины. Метод сказки.

Метод же магического реализма состоит в том, чтобы отыскать в реальности нечто странное и фантастическое, благодаря чему жизнь становиться доступной поэтическим и сюрреалистическим высказываниям. Функцию фантастического выполняет картошка во влагалище, физиологический символ страха Фаусты, удаление которого есть разрыв с матерью и отречение от бремени нести в себе память потерянного поколения, что также является элементом латиноамериканского направления искусства. В восприятии Фаусты время искажено, через фольклор она получает представление о современном мире, как о месте террора, имевшем место быть более 20 лет назад. Как и многие герои магического реализма, Фауста страдает до свершения трагических событий, для нее не только неизбежна смерть, но и неизбежно насилие, которое в любой момент может случиться.

Через образ своей героини, используя традиционные литературные приемы, Клаудия Льоса создает камерно-эпическое полотно о судьбе своего народа, вовлекая зрителя в мир посюстороней реальности, которую невозможно проявить во всей полноте без привлечения «другого мира» и «другого восприятия». Бытописание жизни перуанской сиротки становится отдельно взятым пространством исподволь наполненным страхом и неким, с западной точки зрения, абсурдом. «Молоко скорби» очень умное кино, требующее к себе пристального внимания, как произведение искусства, и как экзотическое кино с той точки мира, откуда его совсем не ждешь.

Прошло несколько недель прежде чем я все-таки решилась посмотреть уже скачанный фильм "Молоко скорби". Прочитав описание, подумала, что жюри берлинского фестиваля просто ошиблись, перепутали что-то.. Но в итоге я не могла оторваться даже на секунду от фильма. Смотрела на оригинальном языке (правда с субтитрами).. Девушка Фауста с детства держит во влагалище картофелину, чтобы не быть изнасилованной террористами, которых правда уже 20 лет как нет в Перу. Но страх, переданный ей именно с молоком матери, мешает ей даже просто выходить на улицу одной. Чтобы достойно похоорнить свою мать, она идет работать в дом богатой аристократки служанкой, однако она боится даже пройти по дому... Затем она знакомится с садовником богатой дамы.. и инстинтк любить и быть любимой все-таки одерживает верх над ПОЖИЗНЕННЫМ страхом...
Фильм достоин премии оскар 100%. После просмотра просто тупо смотрела в экран с титрами несколько минут. Молодцы, перуанцы!