Фильм

Сад

Показ фильма "Сад" на Московском кинофестивале прошел без очевидной шумихи и, по сути, событием не стал. А жаль. Потому, что Овчаров в присущей ему негромкой манере развенчал один очень важный наш отечественный миф. А именно идеализацию досоветcкой России. Просто удивительно, с каким энтузиазмом население огромной страны, большинство из которого происходит совсем не из дворян, сразу же после перестройки ударилось в ностальгию по прошлому, которого у него не было. Ах какие великолепные балы задавали русские дворяне, как были красивы и благородны! Есть какая-то сермяжная правда в том, что овчаровский «Сад» выходит на экраны почти сразу после «Адмирала» – громового славословия на тему «Как хорошо жилось в России до октября 1917-го».
Самое удивительное, что идеализация эта началась еще в советское время и разного рода постановки Чехова этому очень способствовали. Театральные, прежде всего. Ни их зрителей, ни авторов нутряная тоска чеховских персонажей не интересовала. Зато им очень нравилось то, что это истории не из советской жизни. Усадебный уклад, самовар в саду и прочие картины из «раньшей» жизни. А чего стоит привычка рядить чеховских персонажей в белые одежды? Редко какие кино и театральные обращения к Чехову могли избежать этого соблазна и заговорить о том, про что Чехов действительно писал – про одиночество и пьянство провинциальных докторов. Безденежье учителей. Безответную любовь и тоску, от которой впору застрелится. Лучшие, если не сказать этапные для нашего театра обращения к Чехову – «Дядя Ваня» Товстоногова, «Вишневый сад» Эфроса как раз и отличались способностью трезво посмотреть на то, как жила страна перед началом Первой мировой. Не подкачало в этом смысле и кино – «Чайка» Юрия Карасика и «Дядя Ваня» Андрея Кончаловского. Но уже его брат Андрея, Никита Михалков в «Незаконченной пьесе для механического пианино» дал осечку. Один из первых Михалков безошибочно почувствовал что через полтора десятка лет советская империя, в которой он живет, прекратит свое существование и стране занадобится новый идеал – империя российская. Его фильм, снятый по ранней чеховской повести «Безотцовщина» (или «Платонов») хоть и начинался кадрами запустения дворянского гнезда, но заканчивается то сценой всеобщего примирения гостей и обитателей усадьбы как друг с другом, так и самими собой. И фраза там звучала, такая знаковая: «Все у нас пойдет по старому…». И понеслось. Собственно с начала девяностых восторг перед красотой ушедшего мира уже не нуждался в чеховской драматургии и нашел проявление в самых разных формах, начиная с творчества художника Ильи Глазунова и заканчивая сериалом «Бедная Настя». А в начале двухтысячных вышла снятая главной леди Винтер отечественного кино Маргаритой Тереховой «Чайка», где методом семейного подряда актриса вместе с сыном и дочкой пропела очередную оду усадебному укладу и семейным ценностям.
Овчаровский «Сад» со всем этим благолепием расправляется самым нещадным образом. Чего стоит хотя бы то, что действие у него происходит на натуре, в какой-нибудь подлинной дворянской усадьбе, а в построенной на киностудии «Ленфильм» убогой декорации вокруг которого сооружен фальшивый вишневый сад. И происходит это совсем не от бедности – как никак снимали еще до кризиса, уж худо, бедно нарисовали бы вишневый сад на компьютере. Нет, Овчарову потребовалась очень большая мера условности, ненатуральности. Сказка про прошлую жизнь, но не веселая и добрая, а убогая и страшная. Фильм начинается того, как маразматичный Фирс в исполнении Игоря Ясуловича разматывает по комнатам клубок бечевки, чтобы не потеряться в доме где служил всю жизнь. Одетый в парик и камзол XVIII века, Фирс выглядит настоящим пугалом, этаким домовым или лешим. Но хоть и мотается он по имению живым трупом а дворовых «строит» не хуже какого-нибудь крепостника. В этот момент он очень похож на генерала Платова из овчаровского «Левши», который тоже очень кричал и ругался, а потом лег под образа умирать.
Но если бедолагу Фирса, которому в советской традиции было принято сочувствовать, режиссер показывает полным маразматиком и осколком проклятого крепостного прошлого, то остальных обитателей вишневого сада он жалеет еще меньше. И здесь очень кстати приходится форма немого кино, в которой Овчаров снял свой «Сад». Например, появление каждого персонажа сопровождается титрами, которые сообщают зрителю кто перед ним. Это особенно удобно для школьников, у которых «Вишневый сад» входит в обязательную программу по литературе. Хотя с другой стороны не каждого школьника стоит пускать на эту экранизацию классического произведения. А то будут потом пугать учительницу рассказами, как хрюкает прогрессивный купец Лопахин во время приличной беседы. У Чехова вчерашний крестьянин, а ныне богатей Лопатин, рефлексирует почище потомственных аристократов. Например в разговоре с Раневской сам про себя говорит: «Пишу плохо». Как свинья. Овчаров понимает эту фразу буквально и заставляет Лопахина смачно и с удовольствием хрюкать, изображая ту самую свинью. Режиссер, заставивший Лопахина хрюкать, не желает углубляться в психологию и гадать, почему этот милый господин, вроде бы искренне привязанный к своим бывшим господам, покупает усадьбу и начинает рубить любимый ими сад, не дождавшись их отъезда. Совсем в духе немого кинематографа, причем вполне примитивного Овчаров выделяет в персонаже одно, самое главное качество, превращая его в героя примитивной жанровой истории, где есть злодеи, жертвы и красивая любовь. Это не значит, что Лопахин превращен Овчаровым в свинью или «нового русского». Нет, Лопахин скорее напоминает медведя, доброго и медлительного снаружи, жестокого внутри, который бывших хозяев любил, любил да задавил.
И то сказать, есть за что. Милый, в общем, господин Леонид Гаев, братец хозяйки, произносящий знаменитую фраза про глубокоуважаемый шкаф, с легкой руки играющего его Дмитрия Поднозова и самого Овчарова превращается в мелкого краснобайствующего чистюлю, брезгливо обнюхивающего окружающих и нет, нет, да и замечающего, что от них селедкой пахнет. Если продолжать ассоциации с миром животных то Гаев похож на породистую собачку, которую опустил с рук на грязный пол, и она боится наступить в лужу. Ливретка-Гаев вполне согласен со снобской фразой Раневской, что дачи и дачники, это пошло. Хотя ведь дачники в дореволюционной России, это те же самые дворяне, только служилые, чиновничество, которое тоже не лаптем щи хлебает. Было бы хорошо дачников не пускать, а жить в имении по-прежнему, но вот беда – наделали долгов. Придется уезжать и идти работать в банк, где в год платят шесть тысяч. А если бы не долги, так ни за что не пошел бы работать. Гаев, это тот же лакей Яша, ну, тот который приехал с барыней из Парижа, а уезжая назад не захотел простится со своей невежественной матерью. Только у Гаева костюм получше, и в галстуке булавка.
И уж совсем карикатурными выглядят Петя Трофимов и Епиходов. Несчастный Епиходов, растяпа, неудачливый ухажер красавицы Дуняши, предпочитающей заграничного Яшу предстает в «Саду» провинциальным Сверчеловеком, нашедшим в Ницше забвение от своей скучной работы и несчастной любви. Весь фильм он цитирует Ницше и бегает с револьвером, а в конце, нанятый Лопахиным стеречь имение воображает себя здесь почти хозяином. Так же неприятен нищий студент Петя. Наряженный в толстовскую косоворотку и обтерханный мундирчик, с фанатичным блеском в глазах и пеной на губах он упрекает свою невесту Аню в том, что ее предке держали крепостных. А между тем понятно, что стоит бедной девушки выйти за него замуж как она сама попадет в нешуточное рабство к мелкому домашнему тирану. Будущее Ани становится отчетливо видно в сцене отъезда из имения, когда она опускается перед Петей на колени и помогает ему надеть колоши. В советское время, в Пете было принято видеть прогрессивную часть русской интеллигенции, понимающей чаянья народа, но Овчаров предпочитает показать Петю персонажем, очень уязвленным своим положением домашнего учителя и желающим браком с хозяйской дочкой успокоить самолюбие. Этаким мелким Раскольниковым. Гротескность этих двоих только усиливается за счет нехитрого технического трюка, совсем в духе немого кино – и Епиходов и Петя сняты ускоренной съемкой, от чего движения становятся мелкими и суетливыми, делая их похожими на персонажей немых фильмов. Глядя на этих клоунов, вполне можно посмеяться и забыть чем в дальнейшем обернулась для нас история ницшеанцев и людей «с идеей».
Но неожиданней всех выглядит Любовь Андреевна Раневская, помещица и дворянка. Еще Алла Демидова, сыгравшая эту роль в постановке Эфроса отмечала что Раневская должна выпадать из провинциального российского быта, потому, что курит и, по словам дочки Ани живет на пятом этаже без лифта. Это значит нищая, почти богема. Поэтому у Раневской-Демидовой была короткая стрижка и манеры не от мира сего. У Овчарова Любовь Андреевна длинноволосая, но от этого не менее странная.
Белой декаденской лилией цветет она среди зоологического сада, в который превратилось имение. Целует портреты предков. Рассеянно спрашивает старика Фирса, куда он пойдет, если имение продадут. Смешно даже подумать, что ее могут занимать такие глупости как поиски денег для спасения родового гнезда. Ее задача – не деньги искать, а украшать мир своими женскими достоинствами. Такими замечательными, что на их фоне совсем блекнет неяркая Аня и простенькая Варя. Чтобы затмить прочих героинь актриса Анна Астраханцева-Вартанян с подачи Овчарова мобилизует весь данный ей природой арсенал женского обаяния и превращает провинциальную обедневшую дворянку в фамм фаталь из немого кино. Почти в Мату Хари, вокруг которой сплошные смерти и несчастья. И действительно чеховскую Раневскую везде сопровождают смерть и беда – муж спился и умер, сын утонул, любовник долго болел. Ушел было к другой, а теперь умоляет ее, им же обобранную, к нему вернуться. Телеграммы из-за границы шлет. Все это лежит у Чехова на поверхности, но Овчарову этого недостаточно и он погружает Раневскую в атмосферу всеобщего вожделения. Все время, пока Любовь Андреевна, этакой заграничной штучкой прибывает в районе вишневого сада, все мужчины, от Фирса до собственного брата сопровождают каждый ее жест влюбленными, если не сказать раздевающими глазами. Самым настойчивым здесь конечно выглядит Лопахин, который покупает в общем не нужное ему имение, чтобы добиться любви красавицы-барыньки. Тема влюбленности Лопахина в Раневскую не нова, ее с успехом опробовала в своей постановке Галина Волчек. Но Овчаров идет дальше. Ведь Лопахин у него медведь. Совсем было уже подмял под себя медведь барыньку, но она почему-то бывшим крестьянином не увлеклась. Видимо ей больше нравится социально близкий студент Петя. А, скорее всего ее раздражает, что он единственный из всех окружающих мужчин в нее не влюблен и даже хочет жениться на ее дочери. Этот факт Любовь Андреевну совсем не стесняет. Наоборот, она заводит разговоры о том, что у него до сих пор нет любовницы, потом усаживается к нему на колени и пытается поцеловать. Не стесняет ее и то, что Аня стоит в это время за дверью и слушает маменькин монолог. Шокирует превращение возвышенной чеховской героини в эгоистичную женщину-вамп? А почему тогда Гаев считает ее порочной? И действительно только глубоко порочное существо может спокойно забрать у дочери пятнадцать тысяч, присланные ей теткой-графиней на покупку нового имения и уехать на них в Париж к любовнику. Раз уж не удалось соблазнить дочкиного жениха.
В общем привычный «Вишневый сад» выходит у Овчарова почти что «Гибелью богов» Висконти – прежняя элита, коснея в мерзостях и пороках, уступает место новой, не менее ужасной. Но Овчаров вполне далек от примитивной советской идеи бичевания классовых пороков. Просто он не понимает почему про провинциальных дворян и купцов нужно рассказывать как-то иначе нежели про царского генерала и лесковского Левшу. И те и другие наши люди.

Смелость авторов, равно как и риск, налицо, нужно отдать должное, но если отбросить эти, в сущности второстепенные, моменты, что же останется в сухом остатке – комедия или обыкновенный легковесный и легкодостижимый фарс, со всеми присущим ему внешними эффектами комизма? Хорошо, конечно, если для зрителя разница не принципиальна, а если нет? А если нет – неизбежно сравнение с более привычным для данного произведения жанром, и отнюдь не в пользу последнего. Так что даже экивоки в сторону автора, сочинившего комедию, вряд ли могут служить оправданием, тем паче индульгенцией. В общем, смелость это хорошо, но не достаточно - мало заявить, что я могу иначе, нужно чтобы это иначе было хотя бы не хуже привычного заламывания рук.

Лопахин на дурака похож! Многие комикуют! Чтоб ставить Чехова смешно, надо быть очень умным и тонким человеком! И Овчарову не удалось замысел Чехова воплотить! Автор бы с ума сошел!))) Это как в театре Сатиры "Идеального мужа" Оскара Уальда поставили! Заснуть можно! А ведь сколько иронии в тексте! А Овчаров бы еще бананы подложил поскальзываться героям, а потом сказал: "Я воплотил замысел Чехова-поставил смешно"! Но порадовало, что все же кто- то за классику взялся, пусть нелегкую, в своем видении, так что может и четыре поставлю. Хоть не зря время потратишь, если пойдешь. И впервые, посмотрев этот фильм я поняла, что Лопахин влюблен в Раневскую! Конечно можно было это не комично, более жизненно поставить и сыграть, ну пусть такое видение...

Во время просмотра фильма в кинозале произошел обрыв пленки, что показалось весьма символичным, будто сам Антонпалыч слегка вознегодовал.
Вообще же, всё совершенно замечательно - славная картинка, занимательные типажи, забавная, фирменно-овчаровская "манерка". Остается только непонятным, при чем тут, собственно, "Вишневый сад"? Казалось, что поначалу хотели экранизировать какую-нибудь "Репку", а какой-то негодяй не тот сценарий подсунул. Получилось всё как-то уж слишком невпопад, рвано как-то, недодуманно, местами забавно, но в целом нехорошо и неудобно, как короткие носки на подтяжках через плечи.
И думается мне, что подпись "комедия" под названием пьесы - это, в первую очередь, повод задумываться, а не повод спешить сотворить глупость. Чехов, он все-таки потоньше как-то, что ли... Да и не превращается текст в комедию или в тот же водевиль всего лишь от того, что чтец рожи корчит.

Не Чехов.
Вернее, не чеховский «Вишневый сад».
Сергей Овчаров не просто по-своему читает пьесу, он экранизирует свои мысли после прочтения «Вишневого сада» из дня сегодняшнего.
Жанр фарса, заявленный в фильме, традиционно принято понимать в ключе смеховой культуры. Когда же речь идет не только о смешном, постоянно прибавляют траги- . Но фарс сам по себе настолько далеко ушел от трагедии, что оказался в полшаге от нее. Овчарову удается показать именно эти полшага, которые зритель должен сделать, чтобы понять, что за выпуклостью пространства фильма кроется трагедийное начало.
Балансирование между кинематографичностью и сценичностью определяет стилистику фильма. Овчаров пытается соединить современное впечатление от кинолент первых лет существования кинематографа с театральной традицией МХТ при постановке чеховских спектаклей. Режиссер выстраивает мирок для героев – пространство замкнутое, над которым чувствуется пригляд. Вовремя появится ветер, не будет ни дождя, ни солнца. Сад останется цветущим навсегда. Он поглотит усадьбу, лишь немного приоткрыв дорогу в финале фильма, чтобы выпустить героев, также навсегда уезжающих отсюда.
До мелочей продумано пространство: обои благородно состарены, каждому стулу, шкафу, занавеске подарена история. Сергей Соловьев, вспоминая, как работал над «Булычовым», рассказывал о художнике Александре Борисове, который создал внутри декорации жизнь: «населил ее вещами». Ульянову-Булычеву можно было открыть любой ящик стола – там было не пусто. Подобный «дом» построен и художником фильма «Сад» Дмитрием Мамыч-Коньковым при участии самого режиссера. Дом, где все функционирует и мешает, где герои используют массу приспособлений: Фирс надевает сюртук с вешалки, Дуняша и Епиходов, пробираясь друг к другу в темноте, спотыкаются о натянутую Фирсом нить, которая является то ли оберегом, то ли возможностью вернуться обратно в каморку.
Раневская возвращается в усадьбу – воплощение своих воспоминаний о ней. Самое прекрасное во всей губернии – это сад в цвету, это милый дом. А тут Лопахин, Епиходов и Петя, Варя; необходимость помнить о долгах, деньгах, процентах. Нет, Раневская приехала смотреть на сад и понимать, что ничего не получилось.
Раневская – притягательный центр, предмет любви. Ее внимания жаждут, ее ласками гордятся все и не могут этого скрыть. Борьба за внимание становится лейтмотивом фильма. Эту чудовищную одинокость каждого с каждым обнажают веселые трюки и нелепости, кульбиты и фокусы Шарлотты, фальшивость Яшкиного поведения, сплетни Дуняши, нелепость Лопахина, жалкость Гаева…
Герои не могут скрыть своего желания быть взаимоуслышанными. Главный прием актерской игры – это гротеск в выражении чувства внешними средствами: пластикой, мимикой. Выбор такой манеры продиктован не только стилизацией под немой кинематограф (элементы пантомимы сочетаются здесь с речевой манерностью). Все, что чувствуют – показывают. Только эти чувства и эмоции они выражают нелепо и недотеписто.
Недотепы – это определение, подхваченное из лексикона Фирса, можно отнести к каждому из героев «Сада» Овчарова. Недотепы именно в представлении современного человека. Взгляд зрителя добавляет им обреченности, которую герои чувствуют, а актеры знают и выражают. Поэтому все разговоры вокруг продажи сада – бессмысленны. Сад не продан – он предан. Для Раневской предпочтительнее оставить нетронутым прекрасно-печальное воспоминание о «вишневом саде», а не, подобно Скарлетт, бороться за его будущее. Лопахина мучает пресловутый классовый комплекс, поэтому он готов купить сад, только чтобы принести его к ногам Раневской, для него сад – это молодая барыня, пожалевшая крестьянского мальчика. И вся его нелепость в движениях и словах – способ преодолеть свою неуместность в обществе хозяйки дома. А она слышит только свои воспоминания. Не замечает брата, пытается пристроить по случаю дочерей, а не устроить их счастье. Она не дарит любовь – она не принимает любовь. Так, как и каждый из героев. Только Петя и Аня готовы к переменам, но и они понимают свою обреченность. Раневская просто смотрит из окна на сад, который пробуждает чувство тоски от неразделенности и одинокости в каждом, попавшем сюда. Здесь каждому дозволено плакать.
Все покидают поместье, оставляя его на попечение торжествующего Епиходова. Но в том-то и ирония – без людей живых дом превращается в гроб для Фирса – хранителя духа поместья, а вишневые деревья – оборачиваются бумажными невянущими цветами. Епиходов порвал струну, мелкий нелепый человечек порвал струну. Он приплясывает на ступенях дома, пытаясь дотронуться сразу до двух колонн, пока герои добровольно покидают вишневый рай, который через секунду станет лишь декорацией воспоминаний о чем-то потерянном.
Но разве это не Чехов? Чехов, только выраженный другим языком. Обнаженный Чехов, очищенный «Вишневый сад». Фарс, наложенный на существующие в сознании, кажется, уже на генетическом уровне, смыслы, рождает по контрасту скорее не драму, а трагедию существования, обесцененную самим человеком во второй половине века. Овчаров и имеет ввиду подготовленного зрителя, который сумеет отмотать назад путь от кинофарса начала века нового до трагедии века прошлого. Фильм – та ювелирно выверенная обстановка, которая сработала на прием очуждения именно потому, что уж очень непривычно...
Не Чехов — если между фильмом и зрителем, у которого сформировано понимание о писателе, не возникает диалога.
Не чеховский «Вишневый сад» — если не находится точек соприкосновения между собственными смысловыми ассоциациями от этого словосочетания и ассоциациями режиссера.