Фильм

Алмазы ночи

Невероятно мощный как по тематике, так и по визуальной выразительности, молчаливый, злой фильм о загнанных двух мальчиках-евреях во время оккупации Чехословакии нацистской Германией. Два парня убегают сквозь лес от преследующих их по пятам автоматчиков. Мальчики выдыхаются, но из последних сил процарапываются сквозь холодный воздух, леденящую воду, жесткие ветки. Склейка. Парни оказываются на удаленной от цивилизации ферме, где встречают женщину, которая боится их не меньше, чем они боятся ее, но они слишком голодны, чтобы вспомнить забытые паттерны поведения. Склейка. Они же, весело и беззаботно прыгающие на ходу в трамвай, кричащие знакомым, околачивающиеся у окна любимой девушки. Окна постепенно закрывают мешками от обстрелов, а по улицам ходят патрули, которых парни избегают. Склейка. Побритые на лысо, одетые в концлагерную форму, но совсем не сломленные, ребята, идут по пугающим бетонным лабиринтам. Склейка. Цепочка флешбеков, последовательность которых важна не так, как их наличие. Первый фильм ключевого чешского режиссера, которого, конечно, тут же обвинили в формализме, но который снимал так, что дух захватывает даже сейчас.

Первый фильм Немеца, одного из главных авторов «чехословацкой новой волны», поставленный по автобиографической книге Арноста Лустига «Тьма не отбрасывает тень». Кроме беспорядочного бормотания пенсионеров, которые идут охотиться на двух молодых парней, да нескольких скупо оброненных фраз самих пареньков, в фильме практически не произнесут ни слова. Еще одним ярким и сильным элементом постановки является шикарные планы ручной камеры. Самая первая сцена достойна занесения в учебники. Ни один из преследующих парней солдат не показан в кадре. Все снято одним длинным планом, выхватывая задыхающихся от усталости лица, сбиваясь с темпа, падая и вставая вместе с героями картины. Невероятный уровень реалистичности.

Сам по себе фильм небольшой по продолжительности. Однако несет в себе столь мощный заряд внутренней энергии, что некоторым хватит на всю творческую карьеру. Для дебюта подобный мастерский уровень владения камерой, постановкой и монтажом просто потрясает. Сама повествовательная система построена на череде флешбеков, самодостаточных флешбеков, не несущих ни дополнительного контекста, ни информации. Правда, эти самые резкие флешбеки, повторяющиеся паттерны, ультракрупные планы, доводят фильм до сюррелистического уровня восприятия. Отсутствие линейного повествования, четко прочерченной эволюции главных персонажей, да и вообще, очертаний сюжетных линий, делают эту интереснейшую работу Яна Немеца настоящим вызовом для неподготовленного зрителя, однако настоящие поклонники чешской «новой волны, безусловно, считают фильм обязательным к просмотру.

Укороченный хронометраж, конструкция дежа-вю, минимум слов, близкий к документальности по восприятию видеоряд, отличная операторская работа. Фильм о войне, в котором войны почти не видно. Фильм о чехах, вокруг которых немцы. Пенсионеры с ружьями особенно впечатлили. Осталось ощущение какой-то незавершённости, и если классический фильм считать повестью, то "Алмазы ночи" скорее очерк.

Алмазы подсознания или молодым тут не место.

Субъективная камера повторяет движения, передавая нам сбивчивое дыхание героев. То, при котором невозможно говорить, потому что любое слово сжимает горло до состояния конечности узника Бухенвальда, куда, возможно, и везут героев. Новой волне нет необходимости показывать извилистые дороги и общим планом объяснять зрителю перипетии сюжета вербально устами героев, всё это складывается в парадоксальные визуальные образы где-то за пределами человеческого сознания и человеческой мысли, с виду смахивающие на галлюцинацию. Такое же непонятное и абсурдистское, но ясное, словно солнечный свет. Слышно дыхание, страх быть нагнанными, запах задыхающейся смерти в одутловатых ноздрях и всё ясно. Монтаж без раскрытых, словно балкон летом, склеек и исключительно в целях пафоса, используемых экспликаций. Некая шванкмайеровская абстрактность в мудрости Антониони. Обезличенные герои в пространстве «нигде». Убегающие, они мечутся, словно деревья у них перед глазами. Бегут по топям. Следом соответственно камера. Как? Никак. Это мир нигде и никак, где не важно, чем ты снимаешь и на что. Есть только фильм и зритель один на один со своей человечностью, захлёбываясь метафорами, пытаясь примирить интеллигентность со своим разбушевавшимся «Я».

Муравьи на руке – предвестник смерти в ожидании её же. Каждый из героев думает о своём – об одном и том же, но с разных ракурсов. Сюжет, переживания зрителя, героев всё в образах и изобразительных эпитетах, просто и ненавязчиво вплетающихся в структуру фильма, как лента в девичью косу. Прошлое, настоящее и будущее, которого мы не видим, но боимся подсознательным, аутентичным, животным страхом. Как падающее дерево – символ надвигающегося ужаса, страх быть задавленным, значит, убитым.

Монтаж – идут по топи, видят дома – чистые, красивые и ухоженные. Они вдвоём, будто одно разделённое тело. Один утоляет голод, держа мокрые ноги на холодной осенней земле, второй расшнуровывает ботинки, трясущимися голодными руками. Младший думает о женщинах, об их тепле, уюте ими создаваемом и ласке. Но реальность скручивает в калач, словно огонь тесто в печи. Так и война заставляет с вожделением привычных постельных атрибутов, прижимать к лицу еловую ветку. Две буквы «KL» и шаги – полное обезличивание прошлого. Есть только сейчас, здесь и скоро. Всё зиждется на изображении и звуке. На изображении пустом, почти документальном – без актёра. Как в «Сатириконе» Феллини – всё сведено к абсурду, откуда выливается абсолютное понимание происходящего, не столько на сюжетном уровне, сколько на человеческом – проникновение в лоно мыслей героев. Немецу удаётся смешать мысль с экранной реальностью и выразить на плёнке в гармоничном унисоне. Скорее даже на философском уровне, если только это не галлюцинация, передавшаяся от одного зрителя другому. Бунюэлевские муравьи – прямая цитата помешательства, но вынужденного, в отличие от оригинала. Побег с «поезда смерти» устроен по собственной воле. Подталкивающая сзади смерть, заставляет жить. Старик жадно ест, молодые жадно глядят. Они бесправны даже в собственных глазах. Им тут не место.

Рефреном убивает женщину, которая его кормит – чередование мыслей латентного агрессора, чью волю и свободу сжали в кулак и насадили на его собственный же позвоночник. Герой, человек, персонаж – это всего лишь ситуация в его лице.

Старики кордоном смерти идут на двух молодых людей, уползающих от них, как раненные звери. Глаз не улавливает переживаний, слов, акцентов, вздыбленных эмоций. Лишь прерывающееся изображение, изломанная картинка, которые делают не герои, но режиссёр, его видение. Всё в лучших традициях Новой волны. Линии – ветки деревьев, погоня – контрапунктное дыхание и даже запах гниющих листьев в воде с полусонными рыбами. Всё для зрителя. Особенного зрителя. Ощущение загнанности, бега до рвотного задыхания, чувство страха наполняют каждую мысль, пытающуюся промелькнуть, прорваться сквозь заросли густого леса в мозгу смотрящего. С таким же абсурдистским успехом прокрадывается и ласково выглаживает до блеска мысли в свою угоду земляк режиссёра Франц Кафка ладонью сюра. Абсурд в духе «Кариатиды», но вместо проката кошек прокат человеческих жизней, аки «не угодно ли Вам пострелять в себе подобных людей, но евреев, лишь потому, что один закомплексованный псих решил убить ИХ всех?». Вытянутые руки, ружья, словно человек, проснувшись в своей постели, обнаруживает себя с крыльями и жучьими лапами. Лихорадочные взгляды субъективной камеры. Серые листья, сливающиеся в одну массу. И ощущение того, что ты жук, за которым несутся с мухобойкой или просто скрученной газетой. Элементарно потому, что ты жук. Ни плохой, ни хороший. Просто такой. Война и шовнизим – всегда пережитки дальнего прошлого. Они, как старики, не могущие смириться со своей старостью – нудные, дрожащие, трухлявые и вечно ноющие. Двое главных героев смиренно молчат, даже понимая, что настало то время, когда молодость не стоит ничего.

"Переживания преследуемых жертв ярко переданы не только игрой актеров, но и лихорадочной композицией эмоционально напряженных сцен. Созданный Немецом с поистине сюрреалистическим вдохновением, фильм гипнотически воздействует на зрителя". Линии, круги, отрезки превращаются друг в друга, воплощая идеи чешской новой волны в одном кадре руки, лежащей на перилах.
Течение жизни, времени – всё заключено в метафорах. От лета до зимы одна остановка трамвая. От рождения до смерти одна жизнь, в которой молодым явно не место.