Фильм

Германия осенью

В ночь с 18 на 19 октября 1977 года в одной из самых охраняемых и безопасных тюрем Западной Германии «Штаммхайм» застрелились в своих камерах активные участники левой террористической группировки РАФ («Фракция Красной Армии») Андреас Баадер и Ян-Карл Распе, их товарищ, основательница и интеллектуальный лидер РАФ, революционерка Гудрун Энслин повесилась. (Годом ранее мертвой в камере «Штаммхайм» была найдена теоретик группировки Ульрика Майнхоф). В ответ неизвестные расстреляли похищенного РАФ-овцами незадолго до этого немецкого промышленника Ханнса Мартина Шлейера – члена совета директоров концерна «Даймлер-Бенц», президента Конфедерации Ассоциаций немецких работодателей, в нацистской Германии дослужившегося до звания оберштурмфюрер СС. Эти четыре смерти разделили Западную Германию в неменьшей степени, чем пятнадцатью годами ранее Германию разделила Берлинская Стена – так высокопарно можно было бы выразиться, если бы не тот факт, что Западная Германия к тому времени уже была разделена на два лагеря. На шахматной доске той эпохи можно было не ошибаясь определить, кто есть кто, за кого, почему, для чего, где и против кого печатается, икона ли молодых, воплощенное знамя ли старых. Белые против черных. Черные против белых. Левые против правых. Правые против левых. Либералы против консерваторов. «Умные» против «кретинов», «добрые» против «злых». Как оно уже давно повелось, на самом-то деле, вот только в Германии армия белых против армии черных решили стоять до и после пролитой капли крови, последней и первой. И армия белых не дала по-человечески похоронить три пешки черных. Черные в ответ сняли фильм «Германия осенью». Белые процедили «фи», обвинив авторов в поддержке терроризма. Черные гордо повернулись к белым спиной, обвинив их в симпатиях к фашизму. Белые… Черные… Черные… Белые… Белые… Черные… Черные… Белые… Там где-то за окном, за кадром, где догорает осень, играют Баха.

Голый Райнер Вернер Фассбиндер на экране, с болтающимися между ног мудями, в истерике бегает, и нюхает кокаин, и боится полиции и кричит на любовника – тоже голого, и тоже с мудями: любовник выводит из себя режиссера, любовник ненавидит и презирает террористов РАФ. Райнеру страшно, Райнеру кажется, его могут прикончить правые, похитить и расстрелять, Райнер психует, и кричит на мать, известную консервативными убеждениями: та спокойно и чуть волнуясь говорит, что выступать против травли симпатизантов РАФ не время и не место, а демократия всего лишь – лучшее из зол. А что тогда благо, какое правление ты сегодня бы предпочла – сын спросил у мамы. Отвечала мама ласково сыну, гею и наркоману, гению и леваку: «Самодержавие… С добросердечным, отзывчивым лидером во главе». Райнер Вернер, весь из себя гуманист на словах, на практике прогоняет приглашенного любовником незнакомого парня с улицы просто переночевать: «а то мало ли что». Райнер Вернер Фассбиндер плачет, рыдая на груди у любовника. Райнер, «с незастроеннейшей из окраин, с новым местом, Райнер, светом, Райнер».

В кадре кинотелехроника похорон Ханнса Мартина Шлейера, ставшего на время символом правых, «объединения тех здравомыслящих немцев, кто против насилия». Автор хроники тенденциозен: он зрителя носом тычет в то, как пафосно, «почти по-нацистски» - как в свое время провожала Германия генерала Эрвина Роммеля – провожают «эсэсовца» в путь последний: на заводах «Даймлера» минута молчания, звучит за кадром «Реквием» Моцарта, заупокойная месса в кадре – красиво католики отправляют службу в красивом соборе, красиво кланяясь. Скорбит Германия. В финале – документальная хроника похорон активистов РАФ. Официальная и правая Германия не скорбит. Не скорбит Германия. Молодежь на кладбище истерично кричит полицаям: «Зиг Хайль! Убийцы!». В то, что Баадер-Майнхоф-Энслин-Распе покончили с собой, а не убиты спецслужбами – не верят лучшие умы Германии. Цвет ее нации, за редким, небольшим исключением. Цвет нации Германии – за редким, небольшим исключением – леваки.

«Германия осенью», снятая через год после трагической осени – шедевр политического кино, и, как и любое политическое кино, оно обязано быть тенденциозным. Оно таким почти всегда и было. Особенно в шестидесятые-семидесятые годы. «Германия осенью» снята под патронажем одного из основателей нового немецкого кино, корифея «новой волны Германии» Александра Клюге. Вместе с ним двухчасовую ленту снимали Фассбиндер, Шлёндорф, нобелевский лауреат Генрих Бёлль и другие интеллигентные лица. Все – леваки. Мало того, Бёлль обвинялся и обвиняется до сих пор в прославлении и пропаганде террора: сына его, говорят, за отцовские взгляды, затравили правые. Бёлль – гений литературы, автор одной из величайших книг XX века «Глазами клоуна», с начала 1970-х годов оказался под прицелом критики правых: чего уж там, как бы он не юлил, очевидно, что идеалистки Майнхоф и Энслин вызывают у него симпатию. В «Германию осенью», как в черную дыру, проваливаются все формальные изыски авторов, сильнее прочего все равно бьёт хроника: хроника Первой и Второй мировой, хроника похорон Эрвина Роммеля, хроника похорон Ханнса Мартина Шлейера, хроника похорон Баадера, Распе и Энслин. «Германия осенью» - по всем кинематографическим критериям большого классического кино – на самом деле и не кино вовсе. Даже не документальное: это полухудожественная/полудокументальная месса ре минор, последние двадцать минут которой смотришь, чуть ли не хватаясь за голову, и с комом в горле.

Лучший эпизод не Фассбиндер снял, хотя у Райнера Вернера новелла кровоточит: в ней нежности, крови, ужаса, отчаяния и паранойи больше, чем во всех его ранних эстетских лентах. Лучший эпизод – у Шлёндорфа, известного экранизацией романа Грасса «Жестяной барабан» (Гюнтер Грасс, разумеется, тоже левак – см. его роман «Под местным наркозом»). Шлёндорф для «Германии осенью» экранизировал сценарий Генриха Бёлля. В комнате заседают продюсеры, главы студий и/или телеканала. Смотрят постановку Шлёндорфом трагедии «Антигона» Софокла. Той самой, где хозяин города Клеонт запрещает хоронить одного из братьев, с почестями похоронив другого: все дело в том, что один город защищал, другой, предав, напал на него с чужаками. Антигона пытается уговорить сестру Исмену похоронить отверженного брата, но та отказывается, призывая повиноваться силе и власти, мужчинам – «и да пусть боги рассудят нас и простят». Антигона – террористка, возмутительница спокойствия, идёт против закона. Для античности Антигона – носительница родовых начал, материнской древности. Для Бёлля/Шлёндорфа – она носительница гуманистического начала цивилизации. В финале Антигона вешается, вместе с ней убивает себя и сын Клеонта, жених Антигоны, Гедон. Параллели с РАФ-овцами слишком сильны, недовольно начальство: неужели такой финал у Софокла, удивляется босс; не тот момент, нас не поймут, только не обвиняйте в цензуре нас и не наклеивайте ярлык «фашистов», кривится продюсер. Перебивка. На экране стихотворение: «Однажды ангелы Октября явились в Мае в виде иностранцев, в поисках ангелов Ноября, но тех уже расстреляли».

Финал. Похороны революционеров или террористов (как кому будет угодно). Осень. Красивые меланхоличные пейзажи. Германия разделена. Одни кричат: «в канализацию этих скотов» (см. «Антигону» Софокла). Другие: «вы фашисты, они же тоже люди». Ошеломленный поднявшимся шумом глава местной администрации (по красивой рифме судьбы им оказывается сын Роммеля), устав от дискуссий, решает похоронить Баадера-Распе-Энслин втроем в одной могиле на кладбище, где лежат то ли нацисты, то ли их прихвостни. Родные против. Молодежь в ярости. Могильщики устало роют могилу, закапывая механически левых героев немецкой нации. «Зиг Хайль! Убийцы!», - раздаются крики. Полицаи на камеру сухо объясняют, что пришлось отдельных товарищей задержать. За кадром уже не Бах, за кадром Джоан Баез поет песню «Here's to You» на музыку Эннио Морриконе, песня посвящена знаменитым анархистам Сакко и Ванцетти, несправедливо осужденным и казненным в двадцатых годах XX века, песня написана вообще для другого фильма, но культовой она стала после того, как этим гимном Клюге озвучил похороны террористов РАФ: «Покойтесь в наших сердцах, эта агония – ваш триумф».

«Германию осенью» так и подмывает назвать последним реквиемом человечности и гуманизму XX века, хотя он, гуманизм, минимум трижды успел уже не состояться к 1977 году: Первая мировая, Октябрьская революция и Гражданская война, Вторая мировая. «Германия осенью» - это начало Третьей мировой, битвы титанов, левых с правыми, либералов с консерваторами, правых с правыми, неправых с неправыми. Песня Баез ни гимн, ни Марсельеза, она начинается с органного проигрыша, отсылающего к ренессансным мессам и музыке Баха: но эмоционально и ритмично – с ней, конечно, красиво умирать на баррикадах. Песня Баез – похоронный марш. Но в контексте «Германии осенью» это похоронный марш по последней агонии гуманизма, спетый над могилами тех, кто убивал во имя своих идей не задумываясь. Кто больше виноват в витке насилия 1970-х, левые или правые, студенты или власть, интеллигенция или спецслужбы? Ни Фассбиндер, ни Бёлль, ни Клюге не знают ответа на этот вопрос на самом деле, несмотря на свою, вроде бы, позицию левых: они уверяют, что против насильственных действий. Но и на вопрос, что делать, ответа тоже они не дают. Кроме, разве что, очевидного: дайте спокойно похоронить уже этих несчастных.

Черно-белая картинка 4 на 3, стилизованная под телеэкран. Съемочная группа пытается выехать с кладбища. Кругом полиция, обыскивают машины. По обочине бредут сторонники РАФ, студенты, революционеры, хиппи – при всей своей ажитации и бравурности, лица свои они от объектива телекамеры прячут. «Дойдя до определенной степени жестокости, становится неважно, кто ее совершил. Главное, чтобы она прекратилась» - такой эпиграф появляется в самом начале и в самом конце ленты. Фраза принадлежит немке фрау Вильде, матери пятерых детей, произнесшей ее в апреле 1945 года.

Перед похоронами в кадре окажутся владельцы местного бара, муж и жена, которые, возмутившись презрением других местных владельцев ресторанов к террористам – в поминках Энслин, например, родственникам погибших было отказано – сказали в камеру: так нельзя поступать с господином Энслином, поэтому для поминок мы предоставили им свое заведение. И перед этой семейной парой бюргеров хочется пасть и долго стоять на коленях. Ни перед кем другим в фильме в колени бухаться что-то не очень хочется.

Несмотря на все свое левачество, идейную заряженность, тенденциозность и интеллектуальное бесстыдство, авторы ленты «Германия осенью» сняли кино, оказавшись в ужасе от того, перед чем столкнулись - нация разделилась, мать против сына, брат против брата, немец против немца, каждый желает каждому гореть в аду, проклинает, плюётся ненавистью. "Что ж вы делаете, б...ь? Что же вы, б...ь, творите? Остановитесь, б...ь!" - кричало кино, и молили авторы Германию той страшной осенью. В ответ безразличие и мертвая тишина. И только, как в том анекдоте про Петьку с Чапаевом, доносилось эхом привычное: "Б...ь! Б...ь! Б...ь!"