Фильм Провидение

На первый взгляд кинематограф и литература не могут быть тождественны друг другу, хотя в первооснове их лежит всегда рассказывание историй и поступательное распутывание зловещего клубка авторского повествования, видения, сознания. Литература большей частью аппелирует к исключительности логоса, лишь затем препарируемого в образ, автор и читатель буквально взаимодействуют друг с другом; тогда как кинематограф это всегда чужие сновидения, в которые зритель вовлекается сразу. «Провидение» Алена Рене претворяет в жизнь безусловное растворение в творении, причём не столько зрителя, сколь самого автора, главного героя ленты Клайва Лэнгэма, в канун своего 78-летия оказавшегося в прямом смысле в заложниках собственного воображения, в тисках собственного искусного вымысла, которым он перелицовывает свою и чужую жизнь и смерть, предаваясь постепенно роковому безумству тотального одиночества, виновником которого, впрочем, стал сам подряхлевший беллетрист.

Воображение писателя рисует людей, которых никогда не было; создаёт миры по ту сторону обыденности; придаёт суть и смысл вещам порой крайне незначительным, но есть ли у самого Творца смысл его бытия? Ален Рене в «Провидении» рушит очевидную непогрешимость Клайва Лэнгэма, который стар, дряхл, его память осколочна, а душа тяготится сомнениями. Его сознание будто мозаика, части которой уже невозможно собрать ввиду того, что Лэнгэм, а вместе с ним и зритель, пал жертвой собственной гордыни и того яркого воображения, что подменило для писателя всё, ведь лишь там, среди литературных химер, он счастлив как лишь может быть счастлив Демиург, Бог. Он находится в плену множества заблуждений, страхов, сперва даже отрицая свою вину за все с ним трагическое, что случилось, ведь тот, кто считает сам себя богом, обречен на ошибочное восприятия окружающей действительности. Но при этом сам Ален Рене лишает своего героя божественной сущности; перед зрителями предстаёт во многом классический герой творений культового француза — персонаж, лишенный принципиальной субьектности, память которого постоянно ускользает от истины, подменяя её играми воображения, знакомым авторским сплетением реальности и вымысла, вымытого природой глубинного под-, и бессознательного. При этом визионер Рене в «Провидении» позволяет существовать тождественности воображения и изображения, до предела визуализируя авторские химеры. Сон Лэнгэма, разбитый ощущением собственной телесной немощи и болезненной фантазии, построенной на фундаменте личностного саморазрушения вкупе с отсутствием привычной уютной семейственности, становится сном как самого режиссёра, так и зрителей. Невольно происходит процесс со-знания и со-творчества. Рене в непривычной иронической манере, нехарактерной для откровенно постструктуралистского нарратива, полного хаосом абсурда, декорирует надреальность, декларируя в то же время опасность такого бегства в мир несуществующий, который можно по своему велению снова и снова уничтожать и создавать, менять сюжеты и героев, забывая подчас что герои этого патологического вымысла плоть от плоти его прошлого и настоящего. А кем он является сам в сущности?

Очевидно, что экранизируя сюрреалистическую пьесу Дэвида Мерсера, Ален Рене в «Провидении» стремился создать свой «Час волка», по сути зарифмовав главных героев обеих картин. Но там, где у Бергмана невыразимая мрачность, экзистенциальный кошмар и невозможность к вечному возвращению, где подведение итогов жизни и творчества оборачивается тотальным безумием, ловушкой сознания и утратой своей личности в кинематографической гиперреальности, у Рене есть надежда на просветление и избавление. Хаос авторского воображения вполне возможно структурировать, а своё предсмертное одиночество, окутанное алкогольно-морфинистическими туманами, можно при желании преодолеть, стоит лишь отвергнуть саркому авторских фантазий, замешанных на собственном псевдовеличии и ничтожности других. Оттого Рене выстраивает композицию фильма контрастно; есть действительность, преисполненная витальной красоты, которую Лэнгэм не желает видеть, его внешняя, нефизическая и нефизиологическая слепота застилает его разум, создающий иную реальность, где доминионом служат перверсии. Извращая своё прошлое, Лэнгэм его не воскрешает и не возвращает, стремясь в своём вымысле оправдать свои ошибки, признать которые он сможет лишь тогда, когда в нем самом исчезнет (исчезнет ли?!) дуалистичность, когда он станет тем, кем и был всегда. Обычным человеком, с которым Провидение само играет, предоставив ему на краткий, но сладкий миг роль Бога с тем чтобы потом привести его на Голгофу, очистив его сознание от фальши, в которую он сам верит. Но нельзя верить в то, чего никогда не было, как и доверять самому себе, ибо и ты сам ещё не понимаешь свою роль в этом спектакле бытия.

Ален Рене отправляется в Америку и наводит мосты между культурой французского и американского кино, снимая фильм в США с серьезными американскими актерами и довольно привычными для собственного творчества того времени экспериментами с формой содержания и повествования (чуть позже Линч будет пускать своих героев примерно по столь запутанным, но гораздо более интересным, лабиринтам реальности подсознания). Старик оборотень, на которого объявлена охота в туманном лесу, просит убить его и оборвать муки существования. Молодой солдат идет навстречу его просьбе и расстреливает из автомата в упор, за что оказывается обвиненным яростным и циничным прокурором. Интересная фантазия спивающегося похотливого и прожженного писателя, который представляет своих сыновей именно в таком свете (обвиняемый и обвинитель), а себя – загнанным стариком при смерти. Впрочем, то ли старик выжил из ума, то ли изрядно подпил, прежде чем предоставить свое сознание для Алена Рене, который его попытался экранизировать, но сделать четкие и однозначные выводы кто кого и зачто ненавидит, любит или боится так просто нельзя. Да и, наверное, не надо.

Это последний откровенно модернистский фильм, построенный с применением столь сложных и новаторских приемов. Дальнейшее творчество Рене будет состоять из чуть менее сложных фильмов, построенных скорее на более доходчивом понятийном уровне и рассказывать о судьбах отдельных личностей, хотя порой режиссер и будет делать несколько нестандартные в нарративном отношении ленты, но уже не так серьезно, как тут. Что интересно, посредством манипуляций с героями повествования, режиссер старается рассказать о самом авторе, передать его внутренний мир, образ, моральный облик. При этом писатель подан без тени романтики, раскрашен в довольно неприглядные цвета, за которыми, вопреки всему цинизму, что тот пытается изливать на окружающих, проглядывает человек.

Финальная часть картины показывает, что творчество имеет право не иметь ничего общего с реальностью, от которой отталкивается. Единственными точками опоры для фантазии служит исключительно внутренний мир, через который, как сквозь призму, автор пропускает те или иные события, приобретающие на выходе порой не совсем ту окраску и акценты, как это могли ожидать от него другие люди. Вообще, эту картину можно рассматривать как завершение творческого пути режиссера. Да-да, это только конец 70-х, Рене снимет еще много интересных и увлекательных фильмов, однако свое развитие, как автор, он завершает именно здесь, возвращаясь к тому, с чего начинал – с попыток соединить в новый вид выразительности достижения кинематографа, авангардной литературы и театральной атмосфера. Есть тут и тема смерти, и тема воспоминания, и тема осознания – все то, что тревожило и интересовало Алена Рене времен своего первого игрового фильма. И вот режиссер завершает круг.