Фильм

Чемоданы Тульса Люпера-1: Моабская история

Херувимоподобный валлиец Люпер (в молодости — похожий на Безрукова Филд, чуть позже — Рис) путешествует по Европе и Америке середины прошлого века в поисках потерянных вещей, постоянно попадая в места заключения: в мормонский околоток, в камеру хранения при антверпенском вокзале, на необитаемый остров, в ГУЛАГ. Продираясь сквозь толпы шляпников и садовых сонь, норовящих намазать ему медом причинное место и насмерть заморочить идиомами («грудки яблочками, попа с ямочками; я тоже был методистом, пока не раскусил их метод»), Люпер щедро закладывает основы, выявляет модели и намечает тропки, которые потом дотопчут за него эпигоны и толкователи, — в частности, когда он сгинет, режиссер, чье имя тактично не упомянуто, снимет по его наброскам «Реконструкцию вертикальных форм», «Живот архитектора» и ряд других важных картин.

Для тех, кто с возрастом разлюбил Гринуэя или же никогда ему особо не симпатизировал, «Чемоданы» — хороший повод попробовать начать с ним по новой. Как и прежде, работая в жанре виртуозного метания блестящих предметов перед культурно ориентированными свиньями, англичанин сделал важную поправку в собственном статусе — перестал наконец притворяться, что мечет жемчуг. Надувательство, всегда игравшее ключевую роль в его методе, стало наконец совсем откровенным, и это прибавило фигуре автора обаяния (пусть и специфического, как у Майкла Кейна в «Отпетых мошенниках»). Отойдя от мистерий, которыми он промышлял в 90-е, Гринуэй вернулся к формату мошеннического научпопа — теперь уже не просто с занудой ведущим, но с компьютерной инфографикой и бессчетными экспертами, покровительственно прессующими зрителя фальшивыми именами, обстоятельствами, датами (русский дубляж очаровательно усугубляет этот эффект голосами министра Швыдкого и киноведов Разлогова с Шолоховым, чья культуртрегерская скороговорка на раз аннигилирует любое доверие к предмету разговора).

Самый ударный сегмент тут — первый (с мормонами и прелестной канадкой Деверна). Самый дурной — предфинальный русский, где голые Булдаков со Стекловым (играющие к тому же одного человека) говорят о шахматах, плюс что-то досадное случается с картинкой: добротный научно-популярный продукт в стилистике History Channel съезжает куда-то в сторону программы «Намедни». Но даже в откровенно провальные моменты «Чемоданы» спасает неожиданное обстоятельство. Маниакальный гринуэевский структурализм неожиданно привел его не к выявлению универсальных моделей, а к радостной, счастливой констатации их отсутствия. «Этого в чемодане не унесешь», — хихикает упомянутая девица Деверна после очередного, особо запоминающегося момента извращенной нежности, и Гринуэй, всю дорогу кропотливо впихивавший сущее на 92 полочки, кажется, всерьез обескуражен этим вновь открывшимся фактом. Он всегда был последователен: за списком Фоллов у него обязательно подразумевался список каких-нибудь гипотетических Фолмов; в конце же «Чемоданов» стоит точка — растерянная, неожиданная, настолько не гринуэевская, что, право, стоит вытерпеть Булдакова, чтоб ее лицезреть. Гринуэй, чья звезда взошла еще в эпоху трепетного иерархического восприятия искусства, кажется, осознал наконец, что в программе всемирного дома культуры его торжественный выход с монологом о конце кинематографа — где-то между Михаилом Задорновым и дрессированным енотом; и это осознание наполнило его мир удивительно свежими красками. «Чемоданы», конечно же, идут почти 7 часов, но человека, который что-то всерьез понял про себя, правда, очень приятно послушать.